— Интересно, как теперь будут использоваться все эти корпуса? — спросил он вслух.
— Никак, — ответил Граве, не отводя глаз от дороги. — Их просто взорвут. Разве не слышите? Я потому поехал этой дорогой, что здесь это начнется позже.
— Почему вы думаете, что взорвут?
— Не думаю — знаю. Растабелл сказал.
— Я слышал его речь, но не помню…
— Это он мне сказал. Мне.
«Заговаривается? — подумал Милов. — Может, он все-таки…» — Громко же сказал:
— Ну, на все взрывчатки не хватит…
— Вы думаете? — равнодушно спросил Граве; так говорят просто чтобы не прерывать разговора, не более того.
— Да тут и думать нечего.
— Ну, почему же, — сказал Граве. — Думать всегда есть о чем, если человек умеет думать…
После этого разговор все же пригас. Город заканчивался, мимо проскальзывали унылые пустыри, где еще ничего не успели построить. Дальше пошли хилые, хворые рощицы, два или три раза машина по аккуратным, чистым мосткам проскочила над ручьями — вода их отблескивала радужной пленкой, и в эти ручейки кто-то что-то сбрасывал — дерьмо хотя бы, если не было ничего другого. Окрестность выглядела, как давно брошенное жилье, в котором воцаряется запустение, однако же люди здесь жили, на всей планете люди как-то ухитрялись жить…
— Когда-то, — неожиданно заговорил Граве, — тут шумели леса. В них жили олени. Вы хорошо стреляете, Милф?
— Хотите предложить охоту на оленей?
— Кто-нибудь предложит. Кому-нибудь. Не сейчас, конечно. Но тут снова вырастут леса. И в них будет жизнь.
— И тогда вы снова повезете меня по этой дороге и скажете…
— Нет, — сказал Граве все так же равнодушно. — Я не повезу. И не скажу. Да и никто другой вас не повезет.
— Понимаю: машин не будет. Но воскреснут лошади…
— Лошади воскреснут. А вот мы с вами — никогда.
— Ну, не так уж мы стары, чтобы не дожить…
— Мы не стары, — сказал Граве. На шоссе он немного прибавил скорости, но по-прежнему был осторожен и внимателен. — Мы не стары. Мы мертвы, Милф. Неужели вы не понимаете?
— Нет, — честно сказал Милов. — Не понимаю.
После этого еще несколько километров они проехали в молчании.
— Мы мертвы, — сказал Граве, словно решив посвятить спутника в некую, ему одному ведомую тайну, — потому что мертвы те, кого мы любим.
— Я очень, очень сочувствую вам, Граве, — сказал Милов искренне.
— Как и я вам.
— Мне?
— Потому что Ева тоже мертва.
— Что за вздор! Я сам привел ее домой, я же говорил вам! И там была охрана. Кто решился бы убить жену Рикса? Бред!
— Я.
— Вы?!
— Я сам пришел к ней. Потом, уже после вас. И убил ее — теперь вам ясно?
— Вы с ума сошли! — пробормотал Милов; ничто другое не подвернулось на язык.