— Значит, Федор, по-твоему, упорный и основательный, — сказала Елена Анатольевна.
— И человек чистых помыслов, — добавил Иона Захарович.
…Прошло два дня после визита Федора. Они с Любой встретились у памятника героям русско-турецкой войны, что стоит в начале сквера, спускающегося к площади Ногина.
Шел девятый час вечера. Уставший за день город постепенно стихал, отходил к ночи. В этой его части — она составляла деловые кварталы и входила в сердцевину столицы — было довольно пустынно. Изредка сигналили машины, погромыхивал трамвай.
Люба и Федор пошли по скверу к площади. Шуршали листья под ногами, встречались редкие прохожие. Молодые люди сели на скамейку.
Люба сказала:
— Ты понравился родителям. Папа говорит, что ты настоящий. А он очень точно улавливает суть в человеке. Это уже не раз проверено. Мама может и ошибаться. Она немного восторженная…
— Елена Анатольевна не согласна с отцом?
— Нет, мама того же мнения.
— Любочка… Ты понимаешь… — Федор судорожно глотнул. — Я очень радый. — Он нашел ее руку и сильно сжал: — Таки люди, таки люди… Без чванства. Простые и благородные…
— Федя, — сказала Люба тихо, — оказывается, ты тоже можешь восторгаться, как моя мама.
Федор сильно сцепил пальцы, хрустнул ими:
— А ты знаешь шо?
Люба пожала плечами, хотя чувствовала, о чем он будет говорить, и ждала этого.
— Понимаешь, Любочка, я, конечно, можно сказать, з села. Ну какой Ахтырка город. А ты городская, умница, красавица. Не ровня мне. У тебя родители вон какие. Интеллигенция… А у меня отец кузнецом работает, мать — санитаркой в больнице. Люди простые. К чему я все это? Была у меня мечта, по-украински мрия. Красивое слово, да? Не смейся только, каждый человек может мечтать. В общем, хотел на тебе жениться.
— Мне не до смеха, Федя.
Люба сидела на скамейке, обхватив себя руками. Ей было знобко.
— Да, Любочка, — продолжал Федор, крепко сжав пальцами край скамейки. Он смотрел перед собой. — А как побув у тебя дома, понял, что не по себе дерево рублю. Правильно сказал Витька Лазарев. Хотя, может, я и понравился твоим батькам.
— Зачем ты себя унижаешь, Федя?
— Ну, в общем, Любочка, я откровенно все. Чтоб подумала и потом не сказала: «Зря время теряла».
— Не скажу я так, Феденька.
— Любочка! — и Федор рывком придвинулся к ней, обнял, поцеловал впервые за время знакомства.
…Люба и Федор зарегистрировали свой брак через месяц в тесной комнатушке загса. Все в ней было убого: канцелярский однотумбовый стол, обшарпанный деревянный шкаф с чернильной кляксой на дверце. Молодая женщина, худая, скуластая, с обиженно поджатыми губами, молча взяла у них паспорта, поставила в них штампы, вписала туда необходимое тонкой ручкой с деревянной державкой, то и дело макая перо в четырехгранную громоздкую стеклянную чернильницу. Потом промокнула написанное пресс-папье и подала их уже супругам Гречанным.