— Леонид Захарович Придорожный? — спросил поручик.
— Это мой литературный псевдоним. Меня зовут Иона Захарович Каменев.
Я решил правильно назвать себя, не зная, кто сообщил контрразведке обо мне, кроме того, это могло как-то расположить контрразведчика ко мне.
— Год рождения?
— Тысяча восемьсот девяносто девятый.
— Зачем вам псевдоним? Скрывались?
— Нет, конечно. В литературном мире это явление обычное.
И вдруг неожиданно, чтобы ошеломить меня, вопрос:
— Где и когда познакомились с Назукиным?
— Я впервые слышу эту фамилию.
— Лжете, Каменев! Вы состояли с ним в одной подпольной большевистской шайке и утверждаете, что не знаете Назукина? — И чтобы показать, что контрразведке все известно и даже подробности, Балабанов добавил: — Дядю Ваню не знаете?
— Аполлон Никифорович…
— Для вас я господин Балабанов.
— Пардон. Господин Балабанов, но вам ведь известен мой круг знакомств.
— У вас оказалось два круга. Меня интересует второй круг — подпольный. Я жду ответа на мой вопрос о Назукине.
— Повторяю: фамилию Назукин я слышу впервые.
Балабанов встал со своего кресла, перегнулся ко мне через стол и, тыча в мою сторону указательным пальцем вытянутой руки, сказал:
— Имейте в виду, Каменев, у нас есть прямые доказательства вашего знакомства с Назукиным и принадлежности к подполью.
Балабанов сложил руки на груди, стал в наполеоновскую позу.
„Шмендрик“, — невольно подумал я, и мне стало как-то легче. „Нет, сдаваться не буду“, — сказал я себе. И вспомнилось одно из моих сегодняшних дневных рассуждений. Я поспешил высказать его:
— Господин Балабанов, сегодня утром я был в типографии, и мне передавали, что вы заходили, интересовались мною. Ну какой бы подпольщик после этого пришел вечером в типографию? Именно потому, что я не чувствую за собой никакой вины, я спокойно пришел на службу. Еще раз говорю: я честный человек, и то, что я здесь, — результат явного навета на меня. Не знал, что у меня есть враги.
— Вы слишком хитры, господин Каменев.
Слово „господин“ перед моей фамилией и вся фраза, сказанная поручиком в более спокойной форме, были немедленно отмечены мною. Видимо, какие-то сомнения возникли у Балабанова. Но он все же не отказался от своих подозрений. Обойдя стол, сел на его край и сказал:
— Значит, вы продолжаете стоять на своем?
— Да.
— Пройдите в ту дверь, — он показал направо от себя.
Я вошел в совершенно темную комнату, дверь захлопнулась за мной. Прислонился к стене, холодной и гладкой, наверное выкрашенной масляной краской. Почувствовал, что комната пуста.
Уйдя из-под гнета балабановского допроса, я ощутил некоторое облегчение, но скоро оно сменилось тревогой ожидания некоего неприятного сюрприза, который таила темнота. Я уверился, что мне его готовят, хотят устроить психологическую пытку. И торопил себя, надо использовать эту паузу — продумать свои ходы в дуэли с контрразведчиком. Отметил, что Балабанов ведет допрос достаточно вежливо, не применяя присущего контрразведке белых физического насилия, так называемого допроса с пристрастием.