Было пасмурное воскресенье конца ноября.
Выпавший вчера снег таял, через открытую форточку слышался монотонный стук капель по черному железному карнизу.
— Федор! — Любовь Ионовна подняла глаза на мужа, сидящего к ней спиной.
Он повернулся:
— Да, Люба.
— Меня беспокоит семейная жизнь Сережи. То есть этой жизни фактически нет.
— Я понимаю тебя, — сказал он, смотря на жену поверх очков.
— Но, понимая, ты ни слова не сказал по этому поводу.
— Я думаю, Люба, они должны разобраться сами. Хуже нет — вмешиваться в семейные отношения. И так у них инфантилизма — болезни нашего времени — хоть отбавляй. Тебе не кажется?
— Все ты правильно говоришь, но ведь это наш сын. Душа болит.
— Вот с этого все и начинается. Из-за душевной боли родители хотят оградить свои чада от ухабов на жизненном пути. А когда видят, что ему или ей упасть придется, стараются соломку подстелить, чтобы не больно было. Сразу бросаются поднимать упавшего. И в общем наносят величайший вред.
— Так что же, по-твоему, Федор, надо самоустраниться?
— Ни в коем случае, Люба, но помогать только в экстремальных обстоятельствах. А сейчас Сергей проходит жизненную школу. И должен этот урок постичь один.
— В последнее время Вика два раза не ночевала дома. Говорит, что у матери оставалась, — сказала Любовь Ионовна.
— Вполне возможно, — предположил Федор Тарасович. — Зачем сразу плохо о человеке думать? А Сергей, по-моему, ко всему этому относится довольно спокойно или делает вид. Только, пожалуйста, ни о чем с ним не говори. Повторяю, он не ребенок.
— Ты прав, Федя, — согласилась Любовь Ионовна.
— А что Елена Анатольевна? — спросил Федор Тарасович.
— Она только сказала: «Жаль, не дождаться, видимо, мне правнука». В общем, что говорить, современная история.
Супруги замолчали. Каждый занялся своим делом. Снова стала слышна капель за окном.
Позвонили. Сергей отворил входную дверь квартиры. На пороге стояла Вика с тортом и бутылкой цинандали. Не выпуская покупки из рук, она обняла Сергея и прижалась щекой к его груди.
— Плохо у нас, — сказала она. — Давай начнем все сначала.
Взяв ее за плечи, он слегка отстранил Вику и посмотрел в глаза:
— Пойдем.
В комнате Вика поставила свои покупки на стол. Они сели на тахту.
— Вика, милая, ты серьезно? Ты на самом деле?
— Да, Сержик.
Рядом с ним была Вика, но не упрямая, замкнутая, ожесточенная, которую он видел в последние недели и которая отталкивала его, а была Вика, когда-то первая позвонившая ему после ссоры, была Вика тех незабываемых феодосийских дней — ласковая, податливая, любящая, влекущая к себе; память о былом вызвала сильную, высокую волну страсти, она захлестнула их, отсекла от внешнего мира, перевернула, закрутила, и им стало ни до чего.