— Интересно, какая же? — спросила она с любопытством.
— Косметичкой в популярном косметическом кабинете. Как вы на это смотрите?
— Но ведь это… — начала Вика.
Звягинцев перебил ее:
— Вы хотите сказать, что устроиться косметичкой трудно?
— Да.
— Трудно, но можно. Вас такая работа устраивает?
— Не смела и мечтать.
— Вот видите. Но надо быть хорошей косметичкой. Чтобы женщины стремились сесть к вам в кресло. Понимаете, Вика? Это связи и деньги.
Она кивнула головой.
Принесли шашлык по-карски. Они ели его, запивая «чинзано». За кофе глясе он сказал:
— А теперь, милая, протяните мне ваш безымянный пальчик.
Звягинцев вынул из внутреннего кармана пиджака уже знакомую Вике коробочку, открыл ее, достал оттуда то самое кольцо, которое Вика недавно отвергла, и надел на ее палец.
— Я так боялся, что оно вам будет велико, но вижу — в самый раз.
В первый же момент после того, как он прочел письмо Вики, почувствовал удушье. Пытался вздохнуть полной грудью, но не мог. Так бывало во сне, когда утыкался носом в подушку. Ему захотелось бежать из своей комнаты. Скорей на воздух!
Сергей рванул с вешалки пальто, выскочил в сырость угасающего декабрьского денька. Шел мокрый снег, таяло. Невидимый обруч, стягивающий грудь, медленно отпускал ее, и Сергей вздохнул раз, другой…
Он вышел из двора на Садовое кольцо и пошел в сторону Курского вокзала, без цели.
«Как же так?.. Сама ведь, сама пришла, сказала, что плохо у нас, давай начнем все сначала… И вдруг такое письмо? Да нет же — дикость! Быть не может! Позвонить надо… Срочно позвонить!»
Он зашел в кабину ближайшего телефона-автомата. Повезло — застал на работе.
— Вика, я получил письмо. Это ты писала?
— Я.
— Не понимаю, ведь…
Она перебила:
— Сережа, я все объяснила как могла. Прости меня.
Сергей услышал короткие частые гудки. Он медленно опустил руку с трубкой и прислонился спиной к стене кабины. Кто-то снаружи постучал по стеклу монеткой:
— Вы что, пьяный? Освободите кабину!
Сергей выпустил трубку из руки, она повисла на проводе, и оставил кабину.
Он вошел в комнату родителей в пальто, без шапки. Волосы спутанные, мокрые, застывший, тусклый взгляд.
Родители обедали.
— Что с тобой? — спросила испуганно Любовь Ионовна, поднимаясь. — Ты же не пьешь.
— И почему ты не в университете? — Федор Тарасович с удивлением смотрел на сына.
— Вика меня бросила, — сказал Сергей.
Федор Тарасович опустил ложку. Помолчали. Первой заговорила Любовь Ионовна:
— К этому шло, Сережа.
— Да, сын, мама права. Самое главное, не нужно огорчаться. Именно, не нужно. Возможно, тебе тяжело слушать, но то, что случилось, хорошо. Для тебя хорошо. Не нужен был этот брак. Ни тебе, ни ей. Вы, дорогой мой, разнопланетяне. Пройдет не так много времени, и ты поймешь, что я прав. У нас с мамой душа болела, глядя на тебя.