— Что вам угодно?
Навстречу им вышел отец настоятель в потертой черной рясе. Длинная седая борода спускалась на грудь, и сам он выглядел персонажем почти сказочным. Вслед за ним во двор потянулись и другие обитатели монастыря. Самому младшему из них было на вид не меньше шестидесяти. Видно, все мало-мальски здоровые монахи разбежались и в обители осталось только несколько немощных старцев, которым некуда больше деться…
Кривцов приосанился и заговорил громко, с пафосом, как на митинге:
— Именем Советской республики! Вот постановление совнаркома — производится конфискация всех церковных ценностей в пользу голодающих Поволжья. Предупреждаю — лучше сдайте добровольно. В противном случае имею полномочия упразднить ваше культовое учреждение.
Он сплюнул себе под ноги и добавил совсем другим тоном:
— Да и тебя, долгогривого, в расход отправим! У нас разговор короткий — раз, два и в Могилев!
Отец настоятель повертел в руках бумагу с печатью, потом строго посмотрел на него сквозь очки в стальной оправе и сказал:
— Не нужно. Завтра, в светлый праздник Пасхи, я сам отслужу в последний раз, и оклады эти сам оплачу и отдам. Злато и серебро не стоят жизни человеческой… Но вы должны мне дать слово, что святыни наши послужат благому делу.
Глаза его смотрели строго и грустно, и под этим взглядом Александр готов был под землю провалиться от стыда. Но Кривцов не унимался:
— Э нет! Знаем мы вас… Припрячете все, что поценнее, ищи потом. Давай, показывай!
— Ну что ж… — вздохнул настоятель. — Пожалуйте в храм.
В церкви пахло ладаном и свечным воском. Древние, почерневшие лики в тяжелых серебряных окладах, казалось, укоризненно взирали на непрошеных гостей, так что даже парни из отряда явно чувствовали себя неловко, а у кого-то и рука тянулась привычным жестом совершить крестное знамение.
Только Кривцов все ходил, топая сапогами, дотошно совал нос повсюду, что-то записывал в маленькой книжечке… Когда Александр заметил, как он, по-воровски оглянувшись по сторонам, рассовал по карманам несколько маленьких лампадок чудесной старинной работы, его передернуло от стыда.
«Что я делаю здесь? — тоскливо думал он. — Кому помогаю?» В прежние времена даже воры церквей почти не грабили, тех, кто все же шел на такое, презирали в тюрьме — отец рассказывал, что и убить могли! — а теперь люди, называющие себя слугами народа, по-хозяйски распоряжаются тем, что не ими нажито.
Ночевали в доме деревенского «активиста» — тщедушного, с редкой бороденкой и бегающими глазами. Откуда-то появилась на столе вареная картошка, сало, огурцы, а главное — большая четвертная бутыль мутноватого деревенского самогона. Кривцов быстро опьянел, сначала все порывался бежать куда-то и угрожал маузером невидимому врагу, так, что даже страшно было — вдруг да пальнет по дури?