Ни слова не говоря, она подошла к нему, обняла, посмотрела в глаза.
— Что он сказал тебе, Саша? Что сказал?
Александр поначалу попытался взять веселый, насмешливый тон:
— Сказал, что все хорошо, здоров я как бык, на мне пахать можно и проживу еще сто лет, и вообще я — злостный симулянт!
Конни посмотрела на него исподлобья и бросила резко, почти грубо:
— Врешь.
Она села на кровать, обхватила голову руками и повторила:
— Врешь. Я его хорошо знаю.
Она не договорила — расплакалась. Он обнял ее, прижал к себе горячее, вздрагивающее от рыданий тело. Ложь — даже во спасение — показалась ему такой нелепой и неуместной, что Александр и сам чуть не заплакал он стыда и жалости к жене.
— Не надо, пожалуйста! — попросил он. — Доктор мне и вправду ничего не сказал. Он добрый человек, не хотел больного расстраивать.
— Правда? — Конни подняла голову. — Ну да, конечно. Прости. Я… — она торопливо отерла слезы, — я устала, день сегодня тяжелый был.
Да, да, конечно, тяжелый день… Теперь они будут лгать друг другу, отводить глаза и делать вид, будто не знают, что другой тоже лжет.
— Конни, послушай… — начал он, старательно подбирая слова, — не хочу тебя пугать, но… Всякое может случиться.
— Не смей! Я не хочу одна, не хочу…
Она резко высвободилась из его объятий и села на постели, поджав под себя босые ноги.
— Без тебя не останусь, так и знай. Я в больнице работаю, там — морфий… А мне терять нечего.
Конни даже плакать перестала, и в ее глазах полыхала такая решимость, что Александр не выдержал, отвернулся.
— Ну разве так можно! Я тебе даже думать об этом запрещаю.
— А зачем такая жизнь? — Она говорила теперь спокойно и грустно. — Ты сам разве не видишь, что происходит? В газетах пишут такое, что читать тошно. Враги народа! Отравители! Вредители! Нелепость, но верят ведь… Каждый день кого-то арестовывают. У санитарки нашей Лизаветы Матвеевны сына забрали — а он вообще глухонемой. Да что там! У нас из больницы сегодня взяли одного — прямо с операционного стола! Доктор еле швы наложить успел… так-то, Сидор Степаныч!
Этим именем Конни называла его только когда обижалась или сердилась. Александр опустил голову. Что поделаешь, она нрава, совершенно права… Он, как страус, прячет голову в песок и не хочет замечать, что творится вокруг. Эти бодрые песни, эти речи из репродукторов… А вокруг и в самом деле творится что-то неладное.
Вчера в седьмом «А» классе Маша Гурьянова пришла на урок сама на себя не похожая. Прежде веселая, общительная девочка сидела опустив голову, и подруги сторонились ее, обходя, словно прокаженную. Оказалось — ночью арестовали Машиного отца и теперь она — «дочь врага народа».