Максим как будто воочию видел обожженные солнцем горы, красно-желтую, сухую землю под ярко-синим небом, таким чужим, нездешним… И вертолет, зависший высоко-высоко в синеве. Оба они даже не заметили, как постепенно опустел банкетный зал, гости разъехались, и только какая-то парочка ворковала в углу, да усталые официанты убирали посуду со столов.
Выговорившись, странный собеседник Максима как будто успокоился. Теперь он выглядел совершенно трезвым, только глубже залегли жесткие складки на лице да глаза смотрели строго и грустно. Он налил очередную рюмку, встал, выпрямился во весь рост и произнес почти торжественно:
— Игорь Ткаченко, гвардии старшина десантных войск…[7] Где бы ты ни был, пусть тебе будет хорошо!
Одним махом он выпил рюмку до дна и швырнул ее об пол. Стекло жалобно зазвенело, и официант, что как раз заканчивал собирать тарелки, вздрогнул от неожиданности, но ничего не сказал, конечно. Только быстро убрал осколки. Вышколенные они здесь, отметил про себя Максим.
— А тебе, братан, спасибо за разговор. Будь здоров.
Он опустил ему на плечо свою тяжеленную, широкую лапищу, сжал на секунду, повернулся и вышел прочь. В этот миг Максим почувствовал себя так, словно сам на секунду стал его боевым товарищем… И от этого почему-то сердце наполнилось гордостью.
Потом, уже в машине Максим сообразил, что даже имени его спросить не успел. Да, наверное, и не надо было.
«Ранение мое оказалось тяжелым. Один из осколков засел особенно глубоко, возле самого сердца, и доктор Вересов, оперировавший меня, не решился трогать его. Было время, когда даже он не надеялся, что я выживу. В госпитале я пролежал почти месяц, хотя на нашем направлении фронта шли тяжелые бои, немцы наступали и раненых старались поскорее оправлять в тыл. Доктор опасался, что я не вынесу долгой дороги…
Наконец, когда он посчитал меня достаточно окрепшим, я оказался рядом с другими моими товарищами по несчастью в ожидании поезда. Даже самому не верилось — неужели я еду домой?»
Ясным и прохладным осенним днем в тыл отправляли очередную партию раненых. Вот-вот должен был подойти санитарный эшелон, и носилки лежали длинными рядами прямо на земле.
Александр смотрел в небо, на белоснежные перистые облака, громоздящиеся далеко-далеко у самой линии горизонта, вдыхал запах сухой травы, не смешанный с пороховой гарью… Оказавшись здесь, на вольном воздухе после долгого госпитального заточения, он как будто впервые видел все это.
И всем своим существом чувствовал, что будет жить.
Рядом с ним лежал длинный, как жердь, худой австриец в серых обмотках и выгоревшей синей шинели. Он был ранен в горло и беспрерывно хрипел, поводя глазами.