– Вот уж повезло мне так повезло, – пролаяла она, брызгая слюной. – Масло, добрый перекур и новые ботинки!
Женщина-птица усмехнулась, будто удачно пошутила. Когда ее прекрасный рот приоткрылся, Иван заметил, что у нее только три зуба, спрятанных в рахитично-белых деснах. Она выгнула спину, и плечи ее развернулись в пару полуголых крыльев. Она взмахнула ими дважды и трижды, пока не успокоилась и снова не сложила их на спине. Иван еще раз перекрестился.
– Юноша, ну что это такое? Тебе уже пора покончить с Богом. Воздень руки и обзови Его по-всякому, ну правда. Накидай кирпичей в окна Его дома! Лично я ничего не имею против опиума или народа, но с вас Его уже достаточно. Пора поквитаться.
Женщина-птица широко открыла рот и снова пронзительно крикнула.
– Ты дьявол! – вскричал Иван Николаевич.
– Ловко подмечено.
Иван постарался замедлить дыхание. Холод пронзил его горло.
– Бога нет только тогда, когда черта тоже нет, – прошептал он. – Иначе конец игре.
Она приподняла одну ногу, опустила ее, потом другую, раскачиваясь туда-сюда.
– Конец так конец, Иван Николаевич.
– Откуда ты знаешь мое имя?
– А ты знаешь, что всякий раз, когда я разговариваю с людьми, меня это спрашивают? Это даже приятно. Даже симпатично, как вы на меня смотрите вот такими большими глазами. Я – Гамаюн, юноша. Я знаю имя каждого. Но если бы я даже не знала, вас вечно зовут Иванами Николаевичами. Даже неудобно, будто я заранее знаю ответ. Так же легко, как достать яйцо из твоего уха.
В Бога Иван не верил. Не так, как он верил в завтрак, в масло или в сигареты. Его угораздило родиться до революции и быть крещеным, поэтому он был подвержен прискорбным порывам то и дело перекреститься. Но Иван знал, что религиозные догмы служат только гнету трудящихся. Он гордился своими ясными убеждениями, современными взглядами, свободными от всех этих пустых, якобы святых заветов.
Иван Николаевич не верил в Бога, но он верил в птицу Гамаюн. Его мать перестала читать ему Библию, как положено всякой хорошей матери, но не перестала читать ему сказки у печки по вечерам, когда в темноте за окном пряталась зима. Иван не помнил, чтобы она говорила: «Отче наш иже еси на небеси», но он пронзительно ясно помнил ее лицо в свете лучины, когда она шептала: «Гамаюн ест из плошки прошлого, настоящего и будущего, из плошки, где мой Иванушка младенец, и крепкий юноша, и старик с внуками. Вот она идет, совсем как птица, да только не птица, скрип, скрип, скрип».
– Да ты меня знаешь, а? – ухмыльнулась Гамаюн. – Это хорошо. Я тоже много кого знаю, и у меня есть гарантии правительства. Если бы Христос вернулся на золотом облаке, они бы арестовали его прямо на месте, а меня бы не тронули. Есть свои пределы и у революции.