Ох, не знаю, было или не было, а только сто пудов, что мне бы из себя не вымучить подобную браваду, подведи меня к плахе под топор…
Поглядел я в небо – невысокое солнце в бесформенных тучах угадывается бледною свечечкой, посмотрел вниз – всяческий сор цвета хаки от прошлогодних трав и листьев мешается с зеленью налитого лета… прищуриться – так и муравьев, наверное, можно рассмотреть. Сколько этому асфальту жить-лежать на белом свете – не так и много, наверное, в двадцать второй век ему не перебраться, ни старой дорожке, ни новой заплатке, пусть она и посвежее на пару лет. Но явно, что асфальт не в этом году развалится на серые зерна, и даже травам долго еще жить и зеленеть – завтра, и послезавтра, и послепослезавтра… а вот мне…
Вздохнул я глубоко-преглубоко и встал на Ленту обеими ногами.
Ешь меня поедом, сволочь, а только я запросто не сдамся!
Долго я стоял, долго Лента пасть разевала, мною давилась, сколько – не помню. А помню, что притомился я стоять и сел на нее, на Стару, не верхом, потому что она как бы плоская, как бы на земле валяется в том месте, где я к ней подошел, но словно бы на коверную дорожку, ноги калачиком. Сижу и плачу, сижу и смеюсь, сижу и как бы грежу о чем-то прошлом, случившемся то ли со мною, то ли с Лентою, то ли с теми, кто был в ней растворен за долгие-долгие-долгие века-времена… И кричал я, и пел, и ругался, и грозился, и просто головой мотал как фарфоровый китайский болванчик… А жизненная сила моя то в Ленту польется, то вдруг возвращается да с лихвою, то опять усохнет, почти до полного погружения… моего развоплощения, но до дна никак не допьет и сызнова мне меня возвращает…
Потом перестал я кричать, ругаться и песни петь – сижу, слушаю пространство и время. Слушаю и понять не могу человеческой частью разума своего – тишина ли это, песня или дыхание?.. Лег, прижался ухом к асфальту… или к Ленте… потом на спину перевернулся – нигде, ни в каком положении покоя не достичь, не обрести… только смятение, только волны мощи через меня… приливами, отливами… А другая моя часть, которая не человеческая, а… другая… она растет, и ей все понятно, и ничто не страшно, и все прежнее безразлично… Грозная часть меня.
Все странное, чудесное, кошмарное, что только может представить человеческий разум, присутствовало в этой запредельной круговерти, оно подступало, наполняло и вновь покидало обезумевшее сердце мое… всё там было, кроме радости.
Я не сумел победить Ленту, да и не было в этом цели, не было смысла, ни по человеческой ипостаси моей, ни по той, другой, что, войдя в меня бесповоротно и навеки, напитала меня силою, мощью, великой мощью! Зачем мне победа над Лентой… над Старой этой… Мы с нею – разные сущности, разные, мне нет никакого дела до ее безмозглых страстишек, а ей нет дела до меня: коли не смогла пожрать – исторгла. Или думает, что исторгла… Или она вообще не думает как таковая… А вот я думаю, я способен мыслить и воевать. И побеждать и приобретать власть над кем угодно и над чем угодно… Я теперь знаю, кто мой отец. И, наверное, мог бы попытаться его найти, но… На то должна быть Воля его! Отец, я послушен Воле твоей! Мне нравится проснувшаяся во мне сила! Мне нравится мощь! Я воспользуюсь ею по Воле твоей!