– Ты – прелестнейшее существо на свете! – завила Фатима. – Красивое лицо – и такая прекрасная молочная кожа. Ты само совершенство, Ровена.
Смеясь от радости, Ровена тоже опустилась в ванну и с готовностью отдала себя в ласковые руки младших жен, желавших ей прислуживать.
Когда она вышла из ванны, Фатима поджидала ее с толстым мягчайшим полотенцем. Затем она уложила Ровену на диван и начала массировать ее тело удивительно нежными руками, втирая в ее кожу странно жгучее масло, от которого Ровена совершенно расслабилась, а ее кожа засияла.
Она раскинула руки и уставилась в потолок, украшенный разнообразными изображениями, с главной композицией в середине – звезды и луна, символизирующие небеса, и солнце в центре. Ровена закрыла глаза и на миг задержала дыхание, чтобы не отпускать приятное ощущение. Ее тело, казалось, отделилось от нее самой; она чувствовала себя марионеткой, куклой, подчиняющейся тому, кто дергает за ниточки. Ее мысли сделались плавными и тягучими, в то время как о ее плоти заботились так благоговейно, служили ей так самозабвенно, что это даже трудно было вообразить. И конечно, ничего такого с Ровеной прежде не происходило.
Ровена была готова признаться сама себе, что под уверенными дерзкими ладонями Фатимы – та напоминала жрицу, исполняющую древний ритуал, – ее женское тело оживало, наполнялось желанием, и ее ощущения напоминали то, что она чувствовала с Тобиасом на пляже. Сейчас все было очень похоже – волшебно, чувственно, нежно, – и не хватало при этом лишь Тобиаса.
Она удовлетворенно вздохнула.
– Какие чудные ароматы, Фатима! Вы не только знакомите мой вкус с необычными блюдами, но и обоняние – с восхитительными запахами, – пробормотала Ровена, когда Фатима налила еще масла ей на живот. Воздух в бане был влажным и густо благоухал; не цветами, нет, скорее это было нечто сложное, с амброй и мускусом, пьянящее, томное… искусное оружие, призванное привлечь и покорить мужчину. Ровену не удивляло, что она думает о подобных вещах, поскольку Тобиас по-прежнему занимал ее мысли.
– Где вы научились говорить по-английски? – спросила она Фатиму, пока та массировала ее икры.
– Моя мать была ирландкой, из графства Корк. Она меня и научила. Как и твою сестру, ее захватили в плен корсары, напавшие на их деревню. Ей было всего тринадцать. Потом ее купили и поместили в гарем одного богатого мавра в Марокко, где я и родилась.
– И она никогда не вернулась в Ирландию?
– Нет. Она оставалась рабыней до самой смерти, но желания возвращаться домой у нее не было. Она родилась в бедной семье, так что никаких разговоров о выкупе и быть не могло. Постепенно ей понравилось жить в гареме с другими женщинами. Мавр – мой отец – хорошо обращался со своими наложницами. Моя мать, уделом которой в ее родной деревне были голод и нищета, никогда не знала такой роскоши, как там, в гареме.