А вот что передавала нам одна интеллигентная девушка, г-жа Лепоринская >1), фельдшерица, работавшая от самарскаго частнаго кружка в Бугульминском уезде:
„Я жила в Мордовской-Кармалке; это—большая деревня, в которой около 1.200 человек жителей. По бумагам почти все они считаются христіанами, но на самом деле добрая половина из них до сих пор остается настоящими язычниками. Во время засухи мне приходилось слышать такія заявленія: Оттого у нас и дождя нет, что мы старую веру (т.-е. язычество) оставили... старых богов (т,-е. идолов) плохо почитаем..."
„Так как засуха продолжалась, то поэтому с целью умилостивить „богов" решено было устроить жертвоприношеніе, которое и состоялось по обыкновенію в лесу, при чем были зарезаны гусь и баран. Затем варили пиво. Главную, руководящую роль при этом играл особый „жрец“. Ранее мне случайно пришлось быть в этих самых местах. Это было давно, лет 15 назад. И вот теперь, снова попавши сюда, я с грустью должна была убедиться, что все эти 15 лет прошли совершенно безследно для жителей этих деревень, как ранее прошли многіе десятки, а может быть и сотни, лет: ни в чем никаких признаков прогресса, ни одного шага вперед. Точно все эти деревни за-
>1) Г-жа Лепоринская пріехала в Самару на голод с письмом от графа Л. Н. Толстого, который рекомендовал ее с саной хорошей стороны.
стыли, замерли, закоченели... Правда, в Мордовской-Кармалке есть, или, точнее говоря, числится церковно-приходская школа, но, к сожаленію, она решительно ничего не дает населенію.
„— Почему же так?—спросил я.
„Главным образом это зависит от личности учителя. Представьте себе: в деревню с чисто мордовским населеніем назначили учителя-чувашина и притом плохо грамотнаго. Понятно, что при этих условіях школа ровно ничего не дает населенію, не вносит ни одной искры сознанія. Когда я пріехала в Кармалку, меня сочли за ворожею из Москвы... Больные повалили ко мне со всех сторон. Ежедневно до 11-ти часов вечера у меня были больные. Среди них огромный процент страдающих глазными болезнями. Зачастую от меня, как от ворожеи, требовали невозможнаго. Прямо ждали каких-то чудес. Например, просили и умоляли дать им снадобья для слепорожденных и т. д. Только один „жрец“ наотрез отказался от всякой помощи,, от всякаго пособія. Ни от земства, ни от Краснаго Креста, ни от частнаго кружка он не захотел взять ни одной копейки, ни одного зерна, хотя, видимо, терпел страшную нужду".
Вообще разсказов, рисующих глубокую народную темноту, царящую в степной деревне, мне приходилось слышать целую массу от лиц, побывавших „на голоде“... Да и откуда появиться свету в этих глухих деревнях? Не из этой ли школы— тесной, грязной, обделенной учебниками, лишенной всякой библіотеки? Не от этого ли учителя—жалкаго, забитаго, чуть-чуть грамотнаго, трепещущаго пред множеством всякаго начальства, надзирающаго за ним? Не от этого ли пастыря духовнаго, давно забывшаго скудную семинарскую премудрость и с головой ушедшаго в погоню за хлебом насущным? А ведь другой интеллигенціи наша степная деревня не знает, не видит около себя, если не считать, конечно, станового да урядника с нагайкой. Только в годину тяжелаго бедствія, поразившаго Поволжье, наш народ вдруг увидел каких-то новых людей, которые неизвестно откуда пришли к нему, чтобы предложить свои услуги, свою помощь.