Хоть бы ты уж поскорей умер!
Лизанька, остановись! Еще не сейчас, возьмем все назад, еще не будем так обращаться друг с другом, мы еще любим, мы еще молоды, счастливы, это только Тверь.
Это только Тверь.
25
Кончайте же, наконец, господа, фыркнул раздраженный монарх.
Председатель редакционной комиссии, граф Панин (акула из акул) доложил, что конец.
Царь подписал и в полицейских участках приготовили розги на случай радостных беспорядков.
19 февраля 1861 года, та историческая дата, с которой.
Но беспорядков, грустных или радостных, пока вовсе.
Comme votre peuple est apathique — удивлены иностранцы.
Крестьянин не знал, что свобода.
А когда узнал, не поверил, что это та, настоящая.
Ненастоящую подбрасывают ему помещики, а настоящую спрятали под сукно.
Царь добрый, в его манифесте свобода немедленно, и с землей.
А в помещичьей — с огрызком земли, и не сразу, а после выкупа, а пока — на барщину ходить, оброк платить, только что с ягод и кур необязательно.
Отдайте настоящую свободу, царя нашего, батюшки.
Батальоны.
Я покажу тебе, хам, настоящую.
В Кандеевке убитых восемь и раненых двадцать семь.
В Бездне девяносто один остались лежать на месте.
Александр II, Освободитель, лично соблаговолил телеграфировать: главаря Петрова военно-полевым судом и привести в исполнение немедленно.
За царя, за свободу, кричит, падая, Петров.
Милостивый государь, Николай Гаврилович, у нас в Твери крестьянский вопрос принимает оборот довольно неважный.
В губернском правлении ни о чем не говорят, как только об экзекуциях. Пока я съездил в Ярославль и вернулся, дважды вызывали войска. Крестьяне и слышать не хотят об отрабатывании барщины, а помещики, вместо того чтобы подчиниться духу времени, кричат караул. Я со своей стороны стараюсь объяснить, что штыки здесь мало помогут, но безуспешно. Я вручил протест губернатору, за что ожидаю, что в ближайшие дни с треском вылечу.
Та историческая дата, с которой.
Руки опускаются.
Лишь честные люди нужны.
Верный слуга Вашего Императорского Величества.
Связанные, сломанные, урезанные.
Без рук, головой об стену.
И, хоть годами мучимый бессилием литературы, лишь теперь, в Рязани и Твери, узнаю подлинное бессилие: словно бы и реальной деятельности, но ведь мнимой, невозможной, без труда разрушаемой действительностью, исправление которой ставила себе целью.
Бессилие литературы хотя бы след оставляет; хоть надежду, что когда-нибудь отзовется эхом, может быть уже не бессильным.
Бессилие действия, будто ходишь по трясине: сам в булькающей утонешь, или, если выберешься на сухое место, черная сомкнется там, куда ты ступал мгновение назад, ни следа уже, ни воспоминания.