— Могу и такое. Спасибо на добром слове!
— Нам нужно с княжичем поговорить, — беззаботно поведал я гончару. — Станешь ли землякам преграды чинить, мастер Флюм? Вижу я, ты бросить решил ремесло. В стражу городскую зачислен. Поди, без приказа старшин иль советников не велено пускать…
— С чего же ты решил, добрый господин, что я отцово искусство бросить хочу?
— Ну, я вижу, ты стоишь тут с оружием. И руки твои не в глине. Стража велиградская в крепости заперта. На улицах пьянь на воре и разбойником погоняет. Вот и подумал, мастер известный за правду решил постоять. Видно, знатно княжич набезобразничал с дружиной своей, что ты его, словно татя, в логове обложил.
— Да не. Так-то младший — человек мирный и правду чтит… Зря он только Бубраша в подвале держит… Вы молодому Паркаю так и скажите — мол отпустит героя нашенского, и никто его держать боле не станет! Я лично мешать не буду. И так сколь дней вместо дела с сынами да племянниками здесь праздно болтаемся.
Дюжие сыны мастера споро раскатили телеги в стороны, освобождая нам проход.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Я передам твои слова княжичу.
Однако сказать это оказалось проще, чем сделать. Несмотря на крики и стук в окованные железными полосами ворота, впускать нас не торопились. Это обстоятельство могло бы меня даже позабавить — в другое время в другом месте. Только не здесь, на глазах собирающихся на площади скучающих обывателей.
— Клянусь храпом Спящих! Сейчас отъеду, да расстреляю дурные головы, что над стеной торчат, — громко ругнулся я. — Пусть не пеняют потом, что, мол, не слышали. По правде ли гостей у порога держать?!
И тут же в узкой калитке, сбоку от главных ворот, открылась узкая щель-бойница.
— Кого тут демоны принесли?
— Свои! — воскликнул Инчута и нагнулся с седла, чтоб заглянуть в окошечко.
— Свои в детинце ужо. И без вас тесновато туточки…
— Принц-воевода войска охочего всеорейского, Ратомир, с ближниками и слугами, — торжественно завопил Велизарий. Где-то в середине возгласа окошко громко хлопнуло, закрываясь.
Минутой спустя, нас впустили. Сначала внутрь привратной башни и уже оттуда, через тесный проезд с двумя рядами подъемных решеток, во внутренний двор крепости.
Первым в глаза бросался разложенный прямо на мостовой костер с поджаривающейся на вертеле тушей теленка. Вокруг очага на укрытых попонами седлах, на бочонках и березовых чурбаках с кубками в руках сидели дружинники. На нас они не обратили ни малейшего внимания. Заняты были — пили или пели.
Тут и там бродили псы и лошади. Под навесом у коновязи на куче сена храпели в одном исподнем несколько уставших воинов. В сухой поилке для коней, широко раскинув руки, спал, сопя огромным носом, лысый мужик в простой домотканой рубахе. Со стены над воротами раз за разом повторяя одну и ту же фразу, канючил, приплясывая и сжимая хозяйство между ног кольчужными рукавицами, молодой воин: