— Нет, не хорошо, — всхлипывание превратилось в мучительный стон. — Я не хочу быть как дедушка Лен.
— Как кто? О ком ты?
Джей не ответил, и вообще больше ничего связного после этого не сказал. Вскоре я увидела Яну — она стояла на краю тротуара, скрестив руки, и ее вид не сулил ничего хорошего. Ох и не хотелось бы мне завтра утром оказаться на месте Джея, причем сразу по многим причинам. Яна, суровый гот, не принимала отговорок.
Вдвоем мы довели его до кровати и помогли улечься — родители, как мы и надеялись, не проснулись, — а потом Яна повезла меня домой.
— Что это на него нашло, что он так упился? — спросила она.
— Вечеринка получилось слишком уж веселой.
— Постой, так это та, которая на озере? Даже я сегодня о ней слышала. Похоже, там все с ума посходили.
— Так и было.
Несколько минут мы молчали, потом я спросила:
— Кто такой дедушка Лен?
— А? Джей его упомянул? Да, это папа нашей мамы, буйный алкоголик. Хотя, если послушать маму, в трезвом состоянии дедушка был добрейшим человеком. Она в нем души не чаяла, и все остальные тоже. Но потом он напивался, и его словно подменяли злым близнецом. Изувечил кучу народу. Бился со своими личными демонами и в конце концов проиграл.
Глава шестая
Из темных дней
На следующее утро в девять, когда я пила какао на нашем балконе, было уже влажно и жарко. Стояло полное безветрие, с ближнего пастбища несло коровьим навозом. Патти вышла на балкон со своим кофе, принюхалась и сморщила нос. Она развернула газету, я раскрыла книжку. Мне никак не удавалось сосредоточиться — слишком уж много всего произошло вчера на вечеринке.
Я не любила думать о дне, в который родилась. Причина состояла отчасти в том, что иметь такие ранние воспоминания неестественно, отчасти — в том, что смысл происходивших тогда событий не был мне понятен. Я не знала, какие чувства они должны у меня вызывать, и не хотела испытывать неправильные чувства, если такое вообще возможно. Но теперь, когда Каидан сковырнул болячку, из нее снова пошла кровь, и ее нужно лечить.
Время до рождения я про себя называла «темными днями». Не потому, что там было что-то плохое, а потому, что в материнской утробе темно. Как будто лежишь ночью в теплом гамаке. Сильнее всего запомнился голос матери. Ее пение было первым, что я услышала. А когда я пробовала двигаться и наталкивалась на мягко-упругое сопротивление, она со смехом толкала меня в ответ, и я подпрыгивала. Голос Джонатана Лагре в темные дни тоже звучал, он был грубым и сиплым.
Рождение меня дезориентировало — слишком светло, слишком холодно, — но хуже всего было чувство, что я потеряла какое-то важное знание, что-то, что в темные дни было для меня совершенно очевидным.