Другое дело, когда люди боятся того, чем ты страдаешь, поскольку в этом случае сочувствие ты, может, и получишь, но вот поддержку – никогда. Больного тебя уже не хотят, а хотят, чтобы ты держался от них по возможности подальше.
Существует благотворительный фонд «Загадай желание» для детей, больных раком, потому что такие дети в конце концов умирают, и это очень грустно. Ребенок с шизофренией тоже в конце концов умрет, но перед этим его напичкают вереницей лекарств, от него отвернутся все те, кого он любит, и, скорее всего, он встретит свой конец где-нибудь на улице с бездомным котом, который его же и сожрет после смерти. Это тоже печально, но его желание никто выполнять не торопится, потому что он не так активно умирает. И становится совершенно ясно, что мы заботимся только о тех больных, которые умирают трагически и при этом очень быстро.
Я занервничал, когда врачи сообщили, что могут прекратить давать мне лекарство. Мама говорит, что они ни в коем случае не станут спешить, что мы все равно найдем медикаменты, которые сработают, но мне кажется, она просто не хотела, чтобы я потерял спокойствие. Она говорила именно то, что должно было бы заставить меня почувствовать себя получше, потому что именно так мамы и поступают. Но я все равно нервничал, а когда я нервничаю, я иногда начинаю делать совсем не то, что хотелось бы.
Началось все с того, что возле ногтя у меня на руке образовалось множество заусенцев. Они были похожи на разлохмаченные кусочки сыра-косички. Я потянул за один. Когда я увидел кровь и голое мясо под ним, я продолжил отдирать его, потому что испытал боль, показавшуюся мне удовлетворительной. Так было один раз, когда я вытащил у себя три молочных зуба, когда они еще даже не качались, потому что мне было даже приятно удалять их. То есть было больно, но при этом мне это еще и нравилось. Ну, как бывает, когда посасываешь рану, – и больно, и приятно.
Итак, я ободрал кожу до первого сустава. Тут я остановился, потому что уж очень сильно текла кровь, и я понял, что вряд ли мне потом удастся все это скрыть. И если у меня на руке будет не один, а сразу несколько пластырей, мама сразу догадается, что я занимался чем-то нехорошим. Мама всегда узнавала, когда я срывался, хотя иногда она не может вспомнить, где оставила свой мобильник. А один пластырь, может быть, и проскочит. И меня не лишат привилегии пользоваться ножами на кухне.
Я не уверен, что моя нервозность началась именно из-за допущения, что мне перестанут давать лекарство. Кроме того, несколько дней назад я встретил кое-кого в бакалейном магазине. Я не видел этого человека уже больше года.