И молодой человек углубился в ящики своего стола.
Я смотрела на его макушку и размышлял о том, зачем Аркадий Горенштейн привез своих девочек на переговоры с деловыми партнерами. Все указывало на то, что опекун близнецов наконец-то решил ввести подопечных в курс дела, потихоньку научить их разбираться в делах.
– О, нашел! Почти целая! – торжествующе воскликнул Костя, поднимая на вытянутой руке пачку печенья.
В этот момент дверь в приемную приоткрылась. Щель, возникшая вследствие этого, едва могла бы пропустить упитанного кота. Но человеку, что вошел в комнату, этого вполне хватило. Это был тощий старик с крючковатым носом и маленькими, пронзительными глазами. Колени у него сгибались при каждом шаге, тощая спина сутулилась, и более всего он напоминал Скруджа из полнометражного мультфильма Роберта Земекиса по «Рождественской песни» Диккенса.
Старик стрельнул неожиданно зоркими глазами на меня, на Костю, который слегка смутился и даже покраснел, потом кивнул на дверь кабинета и скрипучим голосом осведомился:
– У себя?
Костя сделал виноватое лицо и почтительным шепотом ответил:
– Занят, Соломон Израилевич!
Старик вздернул брови. На это стоило посмотреть – брови у него были похожи на двух седых мохнатых гусениц, причем несимметричных.
Константин прижал руки к груди и зачастил:
– Никак нельзя, Соломон Израилевич! У него Базарчук, а через полчаса Ващенко подъедет.
Гость покашлял – это тоже было представление, достойного большего количества зрителей, чем мы с Костей, – и проскрипел:
– Тогда зайду в другой раз. Вы, Костенька, передайте, что я заглядывал.
– Обязательно, Соломон Израилевич, – преданно таращась на старика, отрапортовал секретарь, – непременно. Вы же знаете, как Аркадий Станиславович вам бывает рад, но сейчас никак не получится.
Зашаркали старческие шаги, дверь приемной скрипнула, и посетитель скрылся из виду.
Я уже открыла рот, чтобы задать вопрос, как вдруг Костя сделал страшные глаза и прижал палец к губам, указывая взглядом на дверь.
Минут пять мы посидели молча, затем секретарь перевел дух.
– Костя, что это было? – изумленно спросила я.
– Это, Женя, Соломон Израилевич Кацман. Человек-легенда.
– Правда? – заинтригованно переспросила я. – А кто он такой?
– Это бухгалтер, виртуоз. Знаешь, как бывают пианисты-виртуозы, вот так и Соломон Израилевич, – с искренним почтением в голосе пояснил секретарь. – Он еще с Борисом Станиславовичем работал. А после его смерти ушел на покой, так его потрясла трагедия. Он редко приезжает, но всякий раз наводит шороху. Аркадий Станиславович его очень ценит и всегда к советам прислушивается.