Арсинойтеры провезли женщин сквозь водоворот сражения и доставили далеко (но не слишком) в глубь «шахматной доски». Асцианские пехотинцы стреляли в животных со всех сторон, карабкались по их серым бокам, стремились взобраться на низко опущенные головы, но те поднимали их на рога и швыряли в воздух. На помощь девам бросились черкаджи, шахматный порядок асциан смешался и, схлынув, освободил одну клетку.
Наблюдая за ходом боя, я понял, что мысленно сравниваю сражение с шахматной партией, и почувствовал, как кто-то еще, неведомо где, лелеет схожие мысли и бессознательно позволяет им кроить его собственный план.
– Как они хороши! – продолжала поддразнивать меня Дарья. – Их отбирают в двенадцатилетнем возрасте и откармливают медом и чистыми растительными маслами. Я слышала, их тела настолько изнежены, что они не могут спать на земле – остаются синяки. Поэтому за ними всюду возят мешки, набитые перьями. Если же перин нет, девушек укладывают спать в жидкую грязь, которая принимает форму их тел. Евнухи, ухаживающие за ними, добавляют в грязь нагретое на огне вино, чтобы Дочери Войны не замерзли.
– Надо спешиться, – сказал Мезроп. – Это сбережет силы животных.
Но я хотел наблюдать за сражением и поэтому не слез с коня, хотя вскоре из всего базеля только мы с Гуазахтом остались в седле.
Черкаджей вновь отбросили назад, и теперь они оказались под испепеляющим огнем невидимой артиллерии. Пелтасты падали на землю, прикрываясь сверху щитами. Из леса, с северной стороны долины, появились новые каре асцианской пехоты. Казалось, им не будет конца; у меня возникло чувство, что силы нашего противника неисчерпаемы.
Это ощущение усилилось, когда черкаджи пошли в атаку в третий раз. Одна из молний поразила арсинойтера, превратив животное и его прекрасную наездницу в сплошное кровавое месиво. Теперь пехотинцы начали целиться в этих женщин. Вот съежилась еще одна, а седло и балдахин вспыхнули и исчезли в облаке дыма. Каре пехоты двигались вперед по телам в ярких одеждах и трупам боевых лошадей.
По законам войны, победитель с каждым новым шагом что-либо теряет. Вот и теперь, захватив участок долины, противник обнажил фланг своего передового каре, и, к моему удивлению, нам приказали вернуться в седла, выстроиться в линию и развернуться для атаки. Сначала мы двигались рысью, потом легким галопом и наконец под рев медных труб ринулись вперед очертя голову.
Если черкаджи были вооружены легко, то мы – еще легче. И все же в нашем броске было что-то от магии, более могущественной, чем в песнопениях дружественных нам дикарей. Под нашим бешеным огнем отдаленные ряды противника валились, будто пшеничные колосья под косой. Я хлестал поводьями пегого, чтобы оторваться от настигавшего меня топота копыт. Тщетно. Мельком я увидел промчавшуюся мимо Дарью – огненно-рыжие волосы, развевающиеся по ветру, в одной руке контус, в другой – сабля, щеки белее, чем взмыленные бока ее лошади. Теперь я понял, откуда пошел обычай черкаджей, и, хотя при этой мысли Текла расхохоталась моими губами, погнал коня еще быстрее, лишь бы не дать Дарье умереть.