бетси бэрон
В ж*** их! Эти ё*****ы, неблагодарные змеи не имеют никакого трекля**** права винить нас ни в какой их х****, пока они не побывают в нашей ё***** шкуре, а ни один из этих маленьких г******в не побывал и минуты в нашей ё***** шкуре…
эдди бэрон
Эдди? Нет.
Это были наши дети.
Мы все проср***.
бетси бэрон
Не х** об этом грустить.
На х** эти остановки. На х** эти размышления.
И знаешь почему?
Мы хотим, бл***, остаться! Еще до х** можно попраздновать, верно?
эдди бэрон
Эдди.
Мы померли на х**, Эдди.
Я люблю тебя, ё**рь ты ё*****.
бетси бэрон
Нет.
Нет нет нет. Не делай. Не делай этого.
Оставайся на х** со мной, малышка.
эдди бэрон
Ее плоть стала тонкая, как пергамент. Судороги прошли по ее телу. Ее оболочка стала изменяться между ее разными «я», какими она была в предыдущем месте (формы слишком развратные, нищие и позорные, чтобы о них говорить), а потом между ее различными будущими оболочками, в которые она, увы, так никогда и не смогла воплотиться: заботливая мать; умелый пекарь хлеба и печений; здравомыслящая прихожанка; уважительная, добрая бабушка в окружении восторженного, воспитанного в чистоте, потомства.
роджер бевинс iii
Потом раздался знакомый, хотя и всегда леденящий кровь, огнезвук, связанный с явлением взрыва световещества.
ханс воллман
И она ушла.
роджер бевинс iii
Поношенное и дурно пахнущее платье осыпалось с нее.
ханс воллман
Мистер Бэрон издал чудовищный вой, сопровождая его ругательствами, и не устоял (хотя и пытался), побуждаемый необузданной страстью к этой женщине, и цвет явления взрыва световещества на сей раз имел не обычный ярко-белый оттенок, а тускло-серый.
роджер бевинс iii
Одежда, пахнущая табаком, по€том и виски, осыпалась с него.
ханс воллман
И скачущая оболочка, и непристойная картинка.
роджер бевинс iii
Вид стал у мистера Бевинса неожиданно совсем нездоровый.
Его плоть истончилась до состояния пергамента. По всему телу прошли судороги.
ханс воллман
Столько воспоминаний нахлынуло.
Я вспомнил одно утро. Утро моего…
Утро, когда я…
Я увидел Гилберта. В пекарне.
Да. Да, увидел.
Боже мой.
Он был… ах, самое мучительное. Он был с кем-то. Мужчина. Темноволосый, высокий. Широкогрудый. Гилберт что-то прошептал ему, и они оба рассмеялись. Шутили на мой счет, показалось мне. Мир рухнул. Я решил, что все это постановка, специально подстроенная, чтобы зло посмеяться надо мной: я, родившийся со своими наклонностями, нахожу Гилберта, влюбляюсь в него, но не смогу быть с ним (потому что он пожелал «жить правильно»), а потом кульминация: я, удрученный увиденным, в дверях пекарни с хлебом в руке, а эти двое приближаются, медлят – шепоток, смех – они разделяются, обходят меня с двух сторон, и этот новый парень (он был так красив), вскидывает брови, словно говоря: