изысканности. «Разумеется, — писала она Деборе, — мы понимаем, что это последствия ее несчастливой жизни, и я
вовсе не виню…»
>‹11› Дебору эта тема не так сильно волновала, но в целом и она признавала внутреннюю пустоту старшей сестры. После смерти Нэнси она с горечью и гневом писала: «Думаю, у нее была СКВЕРНАЯ жизнь… Конечно, она добилась успеха в литературе, но что это по сравнению с такими вещами, как настоящий муж, возлюбленный и дети»
>‹12›.
Трудно сказать, сильно ли страдала сама Нэнси от того, что лишилась «женской» судьбы. Она была очень закрытой. И даже слова Полковнику о своей страсти отчасти были отвлекающим маневром. Поскольку в то время сестрам доверялось далеко не все — они знали о существовании Палевски, но не о подлинной, сложной сути их отношений, — они не могли и судить о чувствах Нэнси. Разумеется, со стороны это выглядело печально, но любовные романы других людей часто именно так и выглядят со стороны. Женщина сорока с лишним лет бессмысленно страдает по мужчине, который отводит ей небольшую щелочку между генералом де Голлем и всякой сочной грушей, разрешавшей себя пощупать? Как грустно, как глупо и как жалко! Но ведь это не вся правда. Нэнси в самом деле прошла через мучения недооцененной любви, но считала себя в выигрыше: Палевски доставлял ей несравненную радость и на свой лад любил. Он наслаждался общением с ней — нелегко было отыскать равную ей в этом смысле. Что же касается бездетности, мысли Нэнси на сей счет не были последовательными. Тут были и невыразимая боль, и огромное облегчение. Но очевидно, что привыкнуть и смириться она так и не смогла, и грубая шутка насчет очередного выкидыша Деборы свидетельствует о ее собственной незажившей ране. Ивлину Во она писала: «Не стоит колоть мне глаза бездетностью, это идея Бога, а не моя»>‹13›. Однако из этого не следует, что жизнь, которую она себе построила, была всего лишь компенсацией; женщины с детьми порой склонны так думать, но они не всегда правы.
Возможно, сестры не осознавали принципиального отличия Нэнси: она была творческим человеком, писателем, то есть наиболее интенсивно жила в своей голове. «Н. целиком прожила свою жизнь в мире грез», — напишет потом Дебора Диане так, словно это довольно-таки печально. Однако плоды воображения Нэнси были для нее реальны — вот чего сестры не могли постичь. История любви Фабриса де Советер и Линды Рэдлет трогательна и сама по себе, и тем, как радикально отличается от своего прототипа. Нэнси, быть может, и печалилась об этом, и все же писательнице Фабрис и Линда доставили то удовлетворение, на которое невозможно рассчитывать в реальной жизни. Вероятно, она говорила правду, когда утверждала, что вполне счастлива, пусть со стороны это и казалось невозможным, но такова была сила иллюзии, которой Нэнси владела. Такова была воля к радости, и напрасно Диана не верила. Послевоенная переписка с Ивлином Во весьма показательна: трудно сказать, кто из них остроумнее, и все же Ивлин достигает сюрреалистических высот суховатого, депрессивного, насмешливого юмора, в то время как Нэнси мечет стрелы с такой воздушной легкостью и веселостью, которую невозможно подделать.