— Тише, умоляю вас. Может быть, тут есть русские.
Я оглянулся и понизил голос. Мне становилось страшно. Я чувствовал себя преступником вместе с нею. невольным ее соучастником.
— Мне вообще больше нечего говорить, Евдокия Алексеевна. Если так, то дело — непоправимо.
— Может быть можно отыскать…
— Нет с, уж это вы сами ищите. Найдете — тем лучше. Деньги я дополню.
— Правда, где тут… завтра четвертый день. Но я все же попробую; поищу. Или… может быть, вы пошлете ему деньги по почте? Понимаете, без вашего имени.
— Чтобы меня еще и на почте опознали? Благодарю покорно! Я вообще не понимаю, отчего из-за вас я должен попасть в положение прячущегося мошенника? Зачем мне укрывать то, что вы натворили. Я вот пойду и скажу прямо.
— Тише, ради всего святого тише! Вы нас погубите!
— Отчего нас? Пойду и скажу прямо. Мадемуазель Каблова не передала отданною ей бумажника. Мне жаль вас, но я не средневековый рыцарь. А честь моя мне дороже, чем ему. Я пятьдесят лет был честным человеком.
— Да вы о папе подумайте! Он ни в чем неповинный, старый! Я у него одна. Ведь это убьет его. Как я ему буду в глаза смотреть?
Но я уже совсем сел на конька морали.
— А как я буду людям в глаза смотреть? Вы боитесь позора теперь. Что же вы не боялись вовремя?
— Да я думала, что никто не узнает, что это останется между нами. Что же это? В самом деле позор! Зачем вы меня так мучите.
Ее глаза опять наполнились слезами. Может быть, впрочем, она хотела спастись, вызвав жалость. — Это так по женски, и так было легко ей, измученной, маленькой, беспомощной. Я развел руками с сокрушением.
— Если б вы не забросили документов, можно было бы все скрыть, но теперь нельзя.
Не странно ли, ведь я был потерпевший, обманутый, а чувствовал, что в своей неумолимости играю какую-то некрасивую роль, что нельзя на несчастной больной девушке спасать свою собственную шкуру. Однако, ведь больше мне не оставалось ничего, и это было моим законнейшим правом.
И вдруг снова ее лицо изменилось. потемнело. Она не плакала больше. И сказала сумрачно, смотря мне прямо в глаза.
— Попробуйте только! Я не себя спасаю — отца. Вы деревянный какой-то, безжалостный. Ну, так увидите, что и у меня есть характер, от всего отопрусь. Какие у вас доказательства? Кто вам поверит? Ведь бумажник то подняли вы, а не я. Что же я, в самом деле, унижаюсь перед вами?
Невозможно быстрее перекинуть человека в другое положение. Я почувствовал, что вся почва уходит у меня из-под ног, что точно внезапным уничтожающим шахматным ходом разрушена моя аттакующая позиция, и сразу партия стала безнадежной. Я видел, что у меня задрожали руки, и видел, что она видит это.