Пока доктор бинтует легкую рану сумасшедшего, в Леонарде просыпается журналист и он начинает разговор с хозяйкой квартиры. Она знала, что старик спятит. Но что это за дом! Сначала один жилец, Рубин, потом вдова советника финансов… вдруг теперь…
Хозяйка квартиры вспоминает, что перед ней брат вдовы и говорит что-то невнятное про нервы. Леонард хочет спросить, что же было с жильцом Рубином, но тут подъезжает автомобиль скорой помощи и хозяйка квартиры бежит вниз встретить его.
Доктор Хок передает старика, который сидит в углу с вытаращенными глазами, врачу, приехавшему с автомобилем скорой помощи, называет уже оказавшемуся тут инспектору полиции свое имя и адрес, и кладет затем приятелю на плечо руку.
— Пойдем, а то и ты еще сойдешь съума…
Он уводит его снова в квартиру его сестры, находит там в буфете бутылку хереса и немного печенья и начинает объяснять все происшедшее только после того, как Леонард выпивает рюмку и грызет печенье.
— Прежде всего, — говорит он сердито, — чтобы ничего не попало в твою газету! Ты был чертовски близок к тому, чтобы опубликовать величайшую сенсацию, ты сам присутствовал… Тебе повезло! Но доказать, ведь, ничего нельзя, и лучше не выставлять себя на посмешище. Ни слова в твою газету! Самое большее, если хочешь, дай заметку: пенсионер такой-то на Ватмангассе неожиданно сошел съума. Состояние пациента внушает большие опасения, и тому подобное. Я думаю, что этот человек никогда уж не выздоровеет.
Доктор Хок вдруг громко выкрикивает:
— Это был величайший гений нашего времени!
— Я-то, во всяком случае, уверен в этом, — говорит он потом уже спокойнее, — я сам делаю опыты такого же рода. Ты знаешь, что я такой чудак, что для меня искусство отологии не заключается только в том, чтобы вытаскивать из ушей пациентов серу. Меня уже давно интересуют некоторые необъясненные до сих пор странности слуха… Скажи мне, разве ты не слышишь иногда, особенно перед самым сном, как тебе совсем ясно кричат что то в ухо? Безсмысленную фразу, или просто два, три слова? Я это слышу. Не полна ли вся вселенная трепещущих голосов? Со времени изобретения радио мы знаем, что самым простым, маленьким аппаратом можно принимать звуки, раздавшиеся где-нибудь в Новой Зеландии за несколько минут… Почему же нельзя принимать и слова, которые произносились тысячу лет назад?
— Физическая теория не знает конца идущей волны. Слово, которое я тебе сказал сейчас, несется дальше в пространстве еще сотни, тысячи лет. Надо уметь его поймать. Нам не хватает только безконечно-чувствительного аппарата, который мог бы принимать звуки прошлого, самые тихие колебания, которые не могли еще совсем замереть.