Скорей за угол и к следующему! Никогда еще между боковыми улицами не было таких больших промежутков. Как больно подошвам от камней мостовой; они жгли сквозь серые носки, и под конец он бежал словно босой, с содранной с ног кожей. На бегу он плакал, ветер подхватывал капли слез, но временами они застилали ему глаза, и приходилось обтирать их рукавами куртки. Он мчался, не думая ни о чем, держа в уме одно — заворачивать как можно быстрее и чаще за все углы. Самому ему казалось, что он летит с невероятной быстротой, но толку от этого выходило мало, — преследователи не отставали.
Он уже не соображал больше, где находится. Только бежал, бежал.
Время от времени на его пути вырастали люди, но шарахались в стороны — с виду он был способен на что угодно. Некоторые зато присоединялись к своре, — сзади было безопасно.
Он бежал уже по грунтовой дороге, вдоль какого-то сарая или забора, или чего-то в этом роде. Преследователи были еще на предыдущей улице. Вдруг, но правую свою руку, он увидел дверь и совсем инстинктивно нажал на бегу ручку. Дверь сразу отворилась. Он круто свернул и, пулей влетев в совершенно темное помещение, захлопнул за собою дверь.
Спасен!
Ему нестерпимо хотелось повалиться на пол и завыть, но чувство самосохранения удержало его. Он остался на ногах и в потемках молча слизывал с губ соленые слезы…
Вот вся свора промчалась мимо. Никто не уделил внимания запертой двери, и на секунду его охватила запоздалая жалость к себе самому: как это он, чорт побери, не догадался раньше шмыгнуть в какой-нибудь укромный угол?! Затем мысль погасла. Он стал прислушиваться: гончие остановились где-то недалеко, — верно на перекрестке. Орут, воют! Ага, потеряли таки след!.. Шум и крики, наконец, затихли. Видимо, свора разделилась, и гончие продолжали погоню по разным направлениям.
Человек стоял, не переставая плакать. Но которая из слез, оставлявших грязные подтеки на впалых, иссера-бледных щеках, была последнею слезою горя и первою облегчения — неизвестно.
Снаружи было совсем тихо, и он медленно, осторожно стал пятиться к двери, нащупал ручку и нажал.
Дверь не отворилась.
Он нажал посильнее.
Дверь не поддалась. Если она не была заперта раньше, так заперлась теперь. Он сам постарался об этом. Сам запер себя в западне.
Его взяло такое зло на судьбу, что он послал к чорту всякую осторожность и принялся изо всех сил дергать и трясти ручку. Напрасно. Дверь была дощатая, но достаточно крепкая, и внутренний замок оказывался теперь в полной исправности. Выбраться было невозможно.
Ощущение жестокой обиды и негодования на преследующие его злые силы поднялось в нем до парадоксальной высоты. Из одной идиотской беды в другую?! Что же теперь? Как ему, черти… — он мрачно, от всей души чертыхнулся — как ему быть, что придумать?… Что это за темная яма, куда он ввалился?.. Мало-по-малу, опомнившись от первого приступа озлобления, он попытался ориентироваться немножко, но это оказывалось не легко в такой тьме кромешной. Похоже было, что помещение очень невелико. Ногами в носках он принялся нащупывать впереди себя и по сторонам. Пол был дощатый, невыструганный. Щепка воткнулась между пальцев, заставив его жалобно охнуть. Но он тотчас же спохватился и стал прислушиваться. Ни звука, ни шороха. Во всяком случае, ничто не говорило о непосредственной опасности быть услышанным.