— По сути дела, работа по японской линии буксует, — строго вливал Булкину заместитель начальника управления Петр Журавлев, строгий на вид, всегда чисто выбритый и до приторности пахнувший тройным одеколоном, он даже хвастался, что ежедневно обливается им вместо купания, ссылаясь на английскую королеву, которая в прошлом веке удивлялась, узнав, что кто-то принимает ванну чаще, чем раз в неделю. — Через несколько дней к нам прибудет в качестве главы совместного предприятия Ясуо Токугава. По данным, полученным из Москвы, это установленный японский разведчик, прекрасно знает русский язык…
— А есть ли конкретные доказательства его причастности к разведке? — перебил шефа Булкин, обладавший ужасным для рядового сотрудника качеством — влезать в монологи начальства.
— Хотите на готовенькое? Может, и его агентов на блюдечке с голубой каемочкой? По-видимому, это данные нашей японской резидентуры, ребяткам ведь тоже кушать хочется, тоже желают показать себя! — Журавлев высокомерно относился к внешней разведке, которая три раза отвергла его попытки поступить туда на службу. — Этот Токугава несколько раз бывал в Москве, образован, любознателен, из хорошей самурайской семьи, почитает императора. Несомненно, шпион. А знаете, как называли в Древней Руси шпионов? «Просок», «лазука»…
Журавлев окончил филологический с диссертацией о «Слове о полку Игореве», долго возглавлял студенческий клуб «Золотого теленка» и вообще, если бы не тройной одеколон, вполне сходил за московского интеллигента из тех, кто вечно трется в доме литераторов, надувается водкой со знаменитостями и до посинения читает собственные стихи.
— Так что вам с японской лазукой нужно установить личный контакт, естественно, с вашей университетской крыши, — завершил он.
Так все и завертелось. Но легко сказать — установить контакт, тем более с совершенно неизвестным лицом и без агентуры, которая у Булкина отсутствовала, если не считать агентом Галину, просвещавшую своего любовника информацией о жизни коллег, почерпнутой у мужа.
Токугава уже месяц обживал Хабаровск, который ему чрезвычайно понравился своей невыразительностью — в нем японец чувствовал себя Робинзоном Крузо, попавшим на необитаемый остров, будоражили кровь и пугливость граждан (перестройка только начиналась), и консерватизм непрерывно страховавшихся местных властей. Когда человек объездил весь мир, он неизбежно понимает, что главная радость живет не где-то рядом, а внутри его души. Зачем менять места? Зачем метаться? Что может быть прекраснее, чем прогулки по собственному неизведанному и непостижимому «я»? Ясуо посматривал из окна своей трехкомнатной квартиры на деревянные пейзажи внизу и читал про себя Такубоку.