«И чего ты хочешь?»
«Просто поговорить»
«Да что ты?»
«У меня нет причин тебя обманывать», – написал я.
«Разве?»
«Дела давние. А сейчас разве есть причины лукавить?»
«Например, повестка из военкомата для твоего племянника?»
Рука, в которой был телефон, непроизвольно сжалась. Неужели я ждал благородства от человека, который пытается воздействовать на женщину, прессуя ее семью? И тем не менее ощущение от личного общения с Сандалетиным оказалось намного острее, чем я мог себе вообразить. Сердце мое колотилось как бешеное. Что ж, по крайней мере, мы получили письменное подтверждение того, что мое отчисление – результат войны, а не моих слабых способностей. Видимо, наверху тоже сообразили, что несколько увлеклись демонстрацией своей власти и что пишет он непосредственно специалисту по юридической лингвистике. В следующую секунду Сандалетин отбил:
«Так какой у тебя вопрос?»
«Все тот же».
«А конкретнее?»
«Мы не договорили тогда».
«По-моему, «скользкий червяк» – это предельно ясно».
Несмотря на то что более точного сравнения для Сандалетина не придумал бы и сам Пушкин, я понимал, что разговор зашел в тупик. С другой стороны, эти слова открыли мне кое-что важное. Вика, заслуженный мастер спорта по непроизвольным видам бестактностей, никогда не позволяла себе быть грубой намеренно. Ирония, сарказм, ядовитые эпитеты – это пожалуйста, но откровенных обзывательств удостаивались разве что мы, домашние, и то случалось это чрезвычайно редко, только в знак особого расположения. Например, однажды мама расположила в банной печке стопку газет девятнадцатого века, которые Вика выпросила на недельку у знакомого архивариуса, после чего мама была немедленно именована «тупой курицей». Судя по всему, отношения у Вики и Сандалетина были достаточно близкие, если он умудрился заслужить такое отборное оскорбление. Что ж, в свете того, что сейчас Сандалетина нужно было чем-то спровоцировать, это была важная информация.
Он все еще стоял у окна, но уже показывал мне на часы. Он улыбался.
«Минимум – заставить написать. Максимум – назначить встречу», – вспомнилась установка Миллер.
И тогда я сделал то, чего постановил себе не делать ни при каких условиях, несмотря на то что именно это Ада Львовна рекомендовала особенно и даже несколько раз показала сама. Взбив руками волосы, я немного отогнул шею и медленно перекрестил ноги на другую сторону. Во время этого действия обе ноги вылезали в бесстыжий разрез, благо что с седьмого этажа не было видно подробностей этих псевдоженских ножек.
«Перемирие. Ужин?» – набрал я.