– Но филолог же!
Возразить было нечего, оставалось только надеяться на то, что Борис знает, что делает.
Страшное озарение пронзило меня, как только я повесил трубку. Я совершенно потерял голову – это было очевидно. Следственный комитет – это другой конец города, даже если Борис выйдет из здания сию секунду, по пробкам он явится только через час. Катастрофа! Я бросился перезванивать, но закон подлости работал без сбоев; видимо, следователь был уже в дороге.
Безжалостные гудки на том конце линии прервал входящий. В дверь. Как и было договорено, это пришла Ада Львовна, по выражению лица которой было ясно, что что-то произошло.
– Ничего не понимаю, – с порога заявила дама, сбрасывая мне на руки пальто. – Сегодня на заседание кафедры доставили срочный пакет из Министерства образования. Нашего Сандалетина номинировали на президентскую премию молодых ученых за особый вклад в науку.
От неожиданности я чуть не сел.
– И какой у него вклад? – Сердце мое учащенно забилось.
Преуменьшать опасность врага – это путь к проигрышу. Врага всегда подсознательно хочется записать в разряд дураков, но дураком Сандалетин, конечно, не был. И тут уж я не уставал звонить в звоночек у своей двери, напоминая себе об этом нерадостном факте. Публиковался наш ученый секретарь чудовищно много, в том числе в толстых журналах. Статьи свои он активно популяризировал, внедряя ссылки на них в собственные методички и цитируя себя любимого на семинарах.
В научной среде давно замечено, что научная тема – это всегда вопрос, на который человек пытается ответить прежде всего себе. Это автопортрет, ключ к человеку. То, чего он боится и любит больше всего. После того как у него не сложилось с судебной лингвистикой, Сандалетин немного перепрофилировался и занялся тем, что научно выделял критерии настоящего и мнимого искусства. Его занимали вопросы оригинала и его копий, всевозможных подделок, пародий, графоманства, подражаний и просто воровства; и то, что из всего многообразия тем он выбрал именно эту, говорило о нем больше любой исповеди и характеристики.
Аргументы Сандалетина-ученого всегда были неопровержимы. Вопреки пристрастию к мудреным терминам, заключения его блистали кинжальной остротой истины в последней инстанции: «Итак, с прискорбием приходится признать, что творчество автора Х мы никак не можем назвать самостоятельным и отвечающим высоким законам искусства. Это не писатель, это графоман».
Несмотря на то что журналы, публиковавшие Сандалетина, нередко получали судебные иски с претензиями и требованиями опровержений, далеко не все после этого переставали сотрудничать с ученым мужем. Безжалостные законы рынка СМИ требовали сенсаций даже от толстых литературных изданий, а вместе с этой волной, на которой издания отчаянно старались выплыть, всплыл и Сандалетин, держа вертикально вверх указательный палец, которым он с высоты своей университетской кафедры грозил всему творческому миру.