– Почему вы решили помочь? Вика не хочет иметь с вами дела, вы в курсе? – поинтересовался я.
– В курсе, но я всегда помогаю своим девочкам, – сказала Миллер и демонстративно откинулась на спинку кресла, ожидая моей реакции на эти слова. Я молчал.
– Виктория Берсеньева – моя девочка. Одна из первых. Она не говорила? Впрочем, вряд ли она стала бы говорить… Она меня теперь отрицает, – как будто обиженно проговорила женщина.
– Ада Львовна, я где-то читал, что общение – это всегда поединок, – прервал я ее, сообразив наконец, что она зачем-то провоцирует меня. – Давайте не превращать этот поединок ни в побоище, ни в мое позорное бегство. Иначе говоря, если вы не будете держать меня за дурака, то я, возможно, выполню вашу просьбу и ничего не скажу Виктории.
Миллер вдруг запрокинула голову и рассмеялась. Смех у нее был глуховатый, мягкий, роковой, как и ее глаза:
– Как так вышло, что вы с теткой настолько похожи?
– Мы близкие родственники, – съехидничал я, но, оказывается, она говорила не о внешности.
– Вы тоже торгуетесь в любой ситуации? – уточнила женщина, сканируя меня своим острым взглядом с расстояния вытянутой руки.
– Вообще-то я еще не начал, – ответил я, поймав себя на предательской самовлюбленной радости, разлившейся внутри от этого то ли комплимента, то ли издевки.
– Ладно, давайте к делу, раз вы такая деловая колбаса, – иронично прищурилась Миллер. – Я знаю, каким образом можно нейтрализовать Сандалетина. Ваша тетка, впрочем, тоже прекрасно знает, только она глупит и боится чего-то, хотя, будь на ее месте другая, давно бы его в порошок стерла.
– Звучит странно, – честно признался я. – Вика спит и видит, где б ей то каленое железо взять, чтоб товарища Сандалетина под корень выжечь.
– Торгуетесь! – снова усмехнулась Миллер, с особым удовольствием произнося это слово. – Но, как говорил великий комбинатор, вы не в церкви, вас не обманут.
– Нет, не торгуюсь. – Мне и нравилось, и не нравилось это слово в ее исполнении. Было в нем что-то порочное и восхитительное одновременно.
– А вам лично чем Сандалетин помешал?
– Голубчик мой. – Она грациозно откинула плечи, глаза ее сияли чистой бирюзой и, наверное, Миллер полагала, честностью. Внезапно она протянула руку и накрыла своей ладонью мою, но я почти сразу отдернул руку, почувствовав, что это уже явный перебор.
Посмотрев на меня с ироничным прищуром, Ада Львовна медленно убрала руку, словно давая мне шанс насладиться своей потерей, и продолжала:
– Нам же с вами важен результат, а не первопричина. Но если сказать в общем и целом, то я органически не перевариваю глупость. Так понятно?