В ту последнюю неделю она приходила к близнецам каждый вечер, собирала все рисунки, разбросанные Лео, и торопливо засовывала их в свою сумку, словно боялась, что их у нее отнимут. Камилла была измотана, я тоже, но Лео, казалось, не знал усталости, пребывая в какой-то горячке. Потом я провожал Анну до такси, давал ей деньги на дорогу, полученные от Лео, возвращался к близнецам и оставался у них до утра, опасаясь, что они проспят занятия в Эльзасской школе, затем возвращался к себе, чтобы меня увидела госпожа Мария, точнее, услышала, для чего я специально немного шумел в своей розовой бонбоньерке, после чего засыпал, а вечером снова ехал на метро к близнецам. Вскоре приходила Анна, нас все сильнее затягивала трясина, я постоянно твердил себе, что так не должно больше продолжаться, что этому нужно положить конец.
Я сказал Анне, что отвезу ее на море. «Никогда не видела моря», — ответила она мне, что прозвучало немного странно для дочери дипломата, но я понял это по-другому: она никогда не ездила на море с парнем, не бродила с возлюбленным по пляжу, любуясь набегавшими волнами. Я сказал: «Мы поедем в Кабург», и в голове у меня мелькнула мысль, что, может, она начнет мечтать о романтическом путешествии со мной в качестве ее возлюбленного. Однако я не мечтал о романтическом путешествии. Я просто хотел удалить ее, себя подальше от этой квартиры на улице Севр, избавиться от ее ядовитого очарования. А Кабург был единственным местом на побережье, которое я хорошо знал.
Мы с близнецами шикарно провели там два дня в «Гранд-Отеле», где любил останавливаться Пруст. У нас был номер с просторными смежными комнатами, с общей ванной, искусно отделанной под старину, а вечером нас ждал ужин в большом ресторане отеля. Я как совершеннолетний сказал администратору, что приехал с двоюродными братом и сестрой, чтобы отметить день рождения последней, но никто, в общем-то, ничего не проверял. А вечером, когда ужин подходил к концу, свет в зале погас и от дверей в нашу сторону поплыли мерцающие точки, оказавшиеся семнадцатью свечками на огромном торте, который официант прикатил на тележке и который привел Камиллу в полный восторг. А потом мы гуляли в обнимку по пляжу, шагая против ветра вдоль темного неспокойного моря.
Вернувшись в отель и поднявшись на наш этаж, мы увидели, что перед каждой дверью выстроились в ряд мужские туфли. «Это для того, чтобы их почистили», — объяснила мне Камилла. «Какие-то траурные линии», — задумчиво произнес Лео. Мы принялись изучать выставленные туфли — английские, итальянские, — а потом решили переставить их местами. «Перемешиваем только те, что стоят у соседних дверей, чтобы завтра коридорный их все же нашел», — приказала Камилла, сама доброта. У нашей двери мы оставили свои старые кроссовки, полные мокрого песка. На следующее утро наши соседи, по-видимому, нашли свои туфли, так как никаких разгневанных криков слышно не было, но наши кроссовки остались мокрыми и грязными, а рядом с ними лежала красивая ракушка. «Классная!» — воскликнула Камилла, хватая ракушку. Лео дал мне пачку денег, которыми я расплатился на ресепшен, никто не задал никаких вопросов, но мне пришлось поставить подпись на квитанции, которая оказалась в руках моей судьи вместе с чеком на семьсот пятьдесят евро за форму для кендо. Что и говорить, адвокат Бернара Дефонтена свои деньги отрабатывал. А что я мог сказать в ответ? Разумеется, это были не мои деньги и близнецы были несовершеннолетними, с этим не поспоришь. А рассказывать про вымышленный день рождения, темное неспокойное море и маленькую ракушку было не к месту, все равно это ничего не изменило бы.