Мне не стоило задирать нос, считая себя привилегированным собеседником госпожи Ван Брекер, она вела себя так из-за ее кипучей энергии, а не благодаря каким-то особым моим качествам. Во время нашей следующей встречи она уже ничего не помнила из того, что рассказывала о моей матери и что все еще жгло мое сердце, сама ее жизнь была похожа на вихрь. А когда я оказывался на пути у этого вихря, то попадал к нему в плен. В отличие от Бернара, она никогда не предлагала мне денег. Думаю, она просто не могла вообразить себе, что я нуждаюсь в них, иногда нуждаюсь до такой степени, что не могу купить билет на метро. «Вы много ходите пешком, Рафаэль, это полезно для здоровья. Близняшки, вы должны брать с него пример, а не сидеть взаперти в квартире!» Близнецы хранили твердое молчание. Впрочем, она, вообще, смутно представляла себе, что такое метро, а район Мэри де Лила был для нее заоблачным краем, который простирался далеко за границы ее привычного мира. Однако ее грубая сердечность устраивала меня, внося некий покой в мою душу. И втайне мне нравилась ее манера «поднимать пыль» в квартире Лео и Камиллы, заставлять вальсировать все предметы и фантомы.
И потом, я не переставал думать о королевской кровати в нью-йоркской квартире, о женщине, которая расхаживала по спальне с телефонной трубкой у уха, то огибая белоснежную кровать посредине комнаты, то подходя к огромному, на всю стену, окну, то возвращаясь к кровати, снова огибая ее, затем, закончив разговор, ложась на край кровати и сбрасывая туфли. Я не раз видел, как она сбрасывала свою обувь, входя в студию к близнецам — туфли разлетались в разные стороны, а она с удовольствием разминала затекшие ноги. Я думал об этой женщине, что вытянулась на кровати, расстегнув юбку, чтобы та меньше давила на тугой загорелый живот, представлял, как она тихо сопит, иногда поскуливая во сне, словно щеночек, в полном неведении о том, что под кроватью прячутся две переплетенные тени, которые бесшумно ползают, извиваются, прыгают, вертятся, чтобы не разбудить ее. И она спит спокойным сном, а ее колготки, которые она стянула и небрежно бросила на кровать, потихоньку спускаются до самого ковра, и вот уже две ручки тянутся к свисающему краю колготок и, уцепившись за них, с едва уловимым шорохом тянут по ковру на себя, пока те не исчезают, словно проглоченные спрятавшейся под кроватью тенью. Ее крепкое тело лежит в самом центре кровати, ноги раздвинуты, дыхание ровное и умиротворенное, а те двое под кроватью в полном безмолвии и почти кромешной тьме возятся с длинной тряпкой, которую без устали скручивают и раскручивают, а потом делают ту необычную вещь, как они ее назвали.