Командир вздрогнул и заскрежетал зубами от ярости.
— Если бы я знал, кто осмеливается заподозрить меня и моего брата, — вскричал он, сжимая кулаки, — я раскроил бы ему рожу, распорол бы ему живот, растоптал бы его ногами!..
И моряк, вне себя, извергнул поток ругательств, с которыми, по грубости и силе, вряд ли мог соперничать последний из матросов.
Г-н Фриэль не смутился и возразил, немного повысив голос:
— Подозревают ли вас, сударь, я не знаю; но ваш брат слишком хорошо известен. Вам лучше было бы отдать ключи последнему офицеру, нежели ему. Книги кассы нигде не могут найти: это уже достаточно сильная улика против него, если не прямое доказательство.
Ла Бурдоннэ сделал движение, как бы желая броситься на Фриэля, но вдруг гнев его остыл: в комнату вошел посланный.
Он принес письмо от Дюплэ. Командир сел за стол и начал читать его.
В этом письме, написанном сплошь его рукой, губернатор Индии еще раз, в самых трогательных выражениях, умолял ла Бурдоннэ отказаться от этого призрачного договора, столь пагубного для интересов Франции. Он говорил с ним как брат с братом — в каждой строчке сквозило его полное бескорыстие, глубокий здравый смысл и чувство долга.
Читая это письмо, столь благородное и убедительное, ла Бурдоннэ испускал глубокие вздохи. Окончив его, он опустил голову на руки и, впав в какое-то расслабление, принялся плакать, как ребенок.
Фриэль, который из скромности отошел на несколько шагов в сторону и стоял неподвижно, скрестив руки, сделал жест изумления; депутаты обменялись взглядами, а Бюри сказал вполголоса:
— Он уступит.
Но д’Эспремениль презрительно пожал плечами.
Командир принялся ходить большими шагами в глубоком раздумье. Потом, приходя снова в какое-то непостижимое волнение, вызванное, очевидно, нервной лихорадкой, он опять принялся плакать.
— Успокойтесь, сударь! — сказал Фриэль. — Не поддавайтесь до такой степени горю; уступите нашим просьбам, и все уладится само собою.
— Нет, нет, я не могу от него отказаться! — вскричал адмирал голосом, прерываемым рыданиями. — Если нужно, пусть меня ведут на виселицу. — Он спохватился, взглянув на свой орден св. Людовика. — Я положу голову на эшафот. Я желал добра. Я думал, что имею власть, и не хотел поступать с англичанами, которых считаю молодцами, со всею строгостью. Я отвезу к подножию трона мою бескорыстную службу и мою невинность.
И слезы снова полились из глаз адмирала.
— Право, — сказал Бюсси на ухо Кержану, — мне ужасно тяжело видеть, как плачет этот неустрашимый моряк.
Но д’Эспремениль, которого эта сцена, видимо, раздражала, подошел к ла Бурдоннэ.