Станция была пуста, на полу лежал толстый слой пыли, в которой отпечатались многочисленные следы. Тургеневская не поражала убранством, но вся была скругленная какая-то – четырехугольные толстые колонны словно прогибались внутрь. Здесь караванщики на скорую руку перекусили тем, что было, не разводя огня. На всякий случай даже говорить старались шепотом – так угнетала всех мертвая тишина, царившая вокруг. Ника покосилась в сторону замурованного перехода на Красную линию в центре зала. Вел тот переход на станцию Кировская, которая, как рассказывал отец, пару десятков лет звалась Чистыми прудами, пока через несколько лет после Катастрофы ей не вернули историческое название – в честь безвременно погибшего борца за дело коммунизма. Красные переход замуровали давно – оттого, что, по слухам, чертовщина какая-то там творилась. Но об этом говорить не любили, хотя Ника слышала, что вроде бы кое-кто из руководства даже предлагал найти батюшку и освятить переход. Да только не к лицу было атеистам столь явно сдавать свои позиции.
– Ник, а дальше тоже так пусто будет? – прошептала Муся.
– Да нет, ты что? Вот еще Сухаревскую пройдем, а Проспект Мира – нормальная станция, торговая, людная.
– Я думала, тут на всех станциях живут, – тихо сказала девочка.
– На многих живут. Только есть такие места нехорошие – там не селятся, конечно. Ты боишься, что ли?
– Боюсь, – призналась девчонка.
– Да не переживай, нас же много. Когда группа идет, это не так опасно, – авторитетно заявила Ника, хотя у нее самой неприятно сосало под ложечкой. – А где ж ты раньше сама-то жила, что ничего не знаешь?
Но Муся на такие вопросы никогда не отвечала – может, сама не знала, как называлась ее родная станция.
По пути к Сухаревской один из караванщиков упал и подвернул ногу, и теперь он плелся в хвосте, постанывая.
На станции жгли костры какие-то бродяги, и челноки постарались не задерживаться, ощущая внимательные и недобрые взгляды. По туннелю к Проспекту Мира сначала шли довольно быстро, потом ведущий вдруг замедлил шаг. Слышался какой-то невнятный гул, совсем вроде бы не страшный – словно бы где-то вдали проходил поезд. Да вот только поезда уже двадцать лет как не ходили, дрезины были не в счет.
Ника на всякий случай зажала уши руками. И вдруг заметила, что Муся остановилась, запрокинула голову, будто подставляя лицо дуновению сквозняка, закрыла глаза. Челноки брели мимо нее, но у многих движения стали какими-то замедленными. А некоторые терли лоб, виски, уши, словно что-то их беспокоило, неотвязный какой-то звук. Ника поспешно ущипнула Мусю за руку, отчего девочка взвизгнула.