— Суакин будет вашей стартовой базой, — сказал Дюрранс, складывая карты.
— Да, — ответил Сатч и поднялся с кресла. — Я начну, как только вы дадите мне письма.
— Я уже написал их.
— Тогда завтра я и начну. Можете быть уверены, я дам вам с мисс Юстас знать, как продвигаются дела.
— Дайте знать мне, но ни слова Этни. Она ничего не знает о моем плане и не должна узнать, пока Фивершем не вернется собственной персоной. У нее есть свои убеждения, как у меня. Из-за нее не должны быть испорчены две жизни. Так она решила. Она считает, что до определенной степени виновна в позоре Гарри — без нее он не подал бы в отставку.
— Да.
— Вы с этим согласны? Что ж, в любом случае, она в это верит. Что одна жизнь уже разрушена из-за нее. И представьте, что я прихожу и говорю ей: «Я знаю, что вы притворялись, будто любите меня, из доброты и жалости, но в сердце вашем ко мне не более чем дружба». Я сделаю ей больно — ведь все, что оставалось от второй жизни, тоже рухнуло. Но если вернуть Фивершема! Тогда я смогу сказать... сказать свободно: «Поскольку вы только мой друг, я тоже буду вам лишь другом и никем более. Так ничья жизнь не будет испорчена».
— Я понимаю, — сказал Сатч. — Так и должен говорить мужчина. Значит, пока не вернется Фивершем, притворство продолжится. Она притворяется, что любит вас, вы — будто не знаете, что она думает о Гарри. Пока я еду на восток, чтобы привезти его домой, вы возвращаетесь к ней.
— Нет, — ответил Дюрранс. — Я не могу вернуться. Напряжение слишком сказывается на нас обоих. Я еду в Висбаден. Там живет окулист, который послужит мне предлогом. Я подожду в Висбадене, пока вы не привезете Гарри.
Сатч открыл дверь, и они вышли в коридор. Слуги давно ушли спать. На столике у лампы стояла пара свечей. Не раз лейтенант Сатч забывал, что его гость слеп, и забыл об этом снова. Он зажег обе свечи и протянул одну своему спутнику. По шуму Дюрранс понял, что делает Сатч.
— Мне не нужна свеча, — с улыбкой сказал он.
Свет упал на его лицо, и Сатч вдруг заметил, каким усталым и старым оно выглядит. По углам рта сбегали глубокие морщины, на щеках появились складки. Волосы седые, как у старика. Дюрранс так мало этим вечером обращал внимания на свое несчастье, что Сатч тоже начал считать его слепоту едва ли не пустяком по сравнению с другими человеческими бедами, но теперь прочел на лице Дюрранса свою ошибку. Бледное, изможденное — лицо старого усталого человека на крепких плечах мужчины в расцвете сил.
— Я почти не говорил вам слов сочувствия, — сказал Сатч, — я не знал, как вы их воспримете. Но мне жаль. Мне очень жаль.