— Благодарю, — просто ответил Дюрранс. Он постоял молча несколько секунд, затем сказал: — Путешествуя в Судане по пустыням, я иногда проезжал мимо белых костей верблюдов, лежащих у тропы. Вы знаете, каковы верблюды? Недружелюбные и некрасивые звери, но они идут вперед до самого смертного часа. Они падают замертво с грузом на спине. Даже тогда мне это казалось правильным и завидным концом. Представьте, как я завидую им сейчас. Доброй ночи.
Он нащупал перила и пошел вверх по лестнице в свою комнату.
Мертвые Фивершемы не будут опозорены
Лейтенант Сатч, хотя и поздно лет, утром встал рано. Он разбудил домочадцев, упаковал и переупаковал свою одежду и создал такую суету и беспорядок, что все дела заняли в два раза больше обычного времени. В доме за все тридцать лет пребывания лейтенанта Сатча никогда не возникало столько шума и суматохи. Он был недоволен слугами, однако они носились по коридорам в поисках тех или иных забытых деталей его старого дорожного костюма. Сатча и впрямь охватила мальчишеская лихорадка предвкушения. Возможно, это неудивительно.
Тридцать лет он прожил неактивно — по половинному счету, по его же словам. И в конце всего этого долгого времени ему чудом выпало что-то сделать — что-то важное, требующее энергии, такта и решительности. Лейтенанту Сатчу, одним словом, снова предстояло поработать. Он пылко стремился приступить к делу. Он боялся, что за короткий промежуток времени перед началом неожиданно возникнут какие-нибудь помехи и снова вынудят его к бездействию.
— Я буду готов сегодня днем, — бодро сказал он Дюррансу за завтраком. — Сяду в почтовый дилижанс на материк. Мы могли бы вместе отправиться в Лондон; Лондон как раз по дороге на Висбаден.
— Нет, — отказался Дюрранс, — У меня в планах еще один визит в Англии. Я не думал о нем, пока не лег спать вчера вечером. Это вы меня надоумили.
— Вот как, — заметил Сатч, — и кого вы собираетесь посетить?
— Генерала Фивершема, — ответил Дюрранс.
Сатч отложил нож с вилкой и с удивлением посмотрел на собеседника.
— Почему, бога ради, вы хотите его увидеть? — спросил он.
— Я хочу рассказать ему, как Гарри восстановил свою честь, и еще продолжает это делать. Вы сказали вчера вечером, что связаны обещанием не говорить ему ничего о намерениях или даже об успехах сына, пока тот не вернется. Но я не связан обещанием. Я думаю, что генерал не переживет такого обещания. Больше всего на свете ему причинит боль доказательство, что его сын трус. Гарри мог бы ограбить и убить. Старик предпочел бы, чтобы он совершил оба этих преступления. Сегодня утром я поеду в Суррей и расскажу ему, что Гарри никогда не был трусом.