Запасы воды были пополнены, люди седлали своих верблюдов под привычные стоны и ворчание. Отряд направился к северо-западу от Синката, под острым углом к утреннему маршу, и обогнул холмы напротив прохода, по которому они спустились. Кустарник стал реже, они вошли в черное царство камней, скудно украшенное желтыми мимозами.
Дюрранс подозвал Мазера.
— Этот араб рассказал мне престранную историю. Он был слугой у Гордона в Хартуме. В начале 1884-го, то есть полтора года назад, Гордон поручил ему доставить письмо в Бербер, откуда его содержимое следовало телеграфом передать в Каир. Но Бербер пал как раз перед тем, как гонец туда прибыл. На следующий день его схватили и бросили в тюрьму, но он успел спрятать письмо в стене дома, и, насколько ему известно, его так и не нашли.
— Иначе его бы допросили, — вставил Мазер.
— Именно, а его не допрашивали. Три недели назад, ночью, он сбежал из Бербера. Любопытная история, а?
— А письмо все еще остается в стене? Странно. Возможно, этот человек лгал.
— У него был след от цепи на щиколотках, — сказал Дюрранс.
Кавалькада свернула налево, к холмам на северной стороне плато, и снова начала взбираться по сланцам вверх.
— Письмо Гордона, — задумчиво протянул Дюрранс, — возможно, написанное на крыше его дворца, рядом с его огромным телескопом... пара нацарапанных в спешке предложений, не отрывая глаз от окуляра, обшаривающего верхушки пальм в поисках пароходного дыма. И оно проделало такой путь по Нилу, чтобы оказаться погребенным в глинобитной стене Бербера. Да, любопытно.
И он повернулся лицом к заходящему солнцу. Прямо на глазах оно погружалось все глубже в холмы, небо быстро темнело, становясь фиолетовым, а на западе пламенело всеми цветами радуги. Затем краски потеряли яркость и смешались в один оттенок розового, который, ненадолго задержавшись, также побледнел, оставив небо чистейше изумрудным, пронизанным светом из-за края мира.
— Если бы только нам позволили в прошлом году пойти на запад, к Нилу, — с некоторой горячностью сказал он. — До того, как пал Хартум и сдался Бербер. Но этого не случилось.
Дюрранс думал вовсе не о волшебстве заката. Рассказ о письме затронул струны благоговения в его душе. Он был поглощен историей этого великого, честного и несговорчивого солдата, одинокого человека, который, несмотря на интриги и презрение сильных мира сего, непоколебимо исполнял свой долг, зная, что стоит ему отвернуться, и все тут же будет разрушено.
Потемки окутали войска, верблюды ускорили шаг, и из каждого клочка травы доносился свист цикад. Отряд спустился к колодцу Дисибила. Той ночью Дюрранс еще долго не спал, раскинувшись под звездами на своем лежаке. Он забыл про письмо в глинобитной стене. В южном направлении на небе косо висело созвездие Южного Креста, а над ним мерцал изгиб Большой Медведицы.