— Нет, — повторила она, вставая.
Дюрранс поднялся вместе с ней. Он не считал, что потерпел поражение, скорее, всего лишь допустил промах. Не следовало давать ей повод думать, что их брак станет помехой его карьере.
— Мы попрощаемся здесь, под открытым небом, — сказала она. — И пусть нас разделяют три тысячи миль, мы все равно будем добрыми друзьями.
Они пожали друг другу руки.
— Через год я снова буду в Англии, — сказал Дюрранс. — Могу я приехать?
Глаза и улыбка Этни согласились.
— Мне будет жаль потерять вас навсегда, — сказала она, — и даже не видя вас, я буду знать, что не утратила вашу дружбу. Я была бы рада весточкам, если у вас найдется когда-нибудь свободная минута.
— Я могу писать? — с жаром воскликнул он.
— Да, — его горячность заставила ее немного поколебаться, прежде чем ответить. — Если сочтете это приемлемым, конечно. Может, для вас было бы лучше полностью выбросить меня из головы. — Дюрранс рассмеялся безо всякой горечи, и через секунду Этни поняла, что тоже смеется, сама толком не понимая почему. — Ну хорошо, пишите мне. Но только о... о чем-нибудь другом, — сухо добавила она.
И снова Дюрранс прочел в ее словах то, что хотел услышать, и снова она сказала именно то, что хотела сказать, и ни словом больше.
Этни стояла на месте, пока он не скрылся из виду, а потом спустилась к дому и в своей комнате достала из футляра одну из скрипок. Не успев дотронуться смычком до струн, она поняла, что это скрипка, подаренная Дюррансом, и внезапно убрала ее обратно, захлопнув крышку. Некоторое время Этни сидела неподвижно, затем быстро пересекла комнату и, вынув ключи, открыла ящик стола. На дне ящика была спрятана фотография, и она долго и задумчиво смотрела на нее.
Тем временем Дюрранс шел прямиком в ловушку, поджидавшую его у ворот дома — Дермод Юстас собственной персоной стоял на дороге, нахлобучив на голову шляпу.
— Я пройдусь с вами немного, полковник, — сказал Дермод. — Хочу переброситься парой слов.
Дюрранс подстроился под неуверенные шаги старика, и они некоторое время шли позади двуколки. Душу Дюрранса отягощало не только личное разочарование. Он не мог видеть глазами Этни и, разглядывая этот тихий уголок Донегола, переполнялся грустью от того, что ее жизнь пройдет в этом затворничестве, окончившись могилой под стеной крошечной церкви, и память о ней недолго сохранят лишь несколько белых коттеджей, разбросанных среди пустоши. Его вернула к реальности рука Дермода, сдавившая локоть. В поблекших глазах старика мерцал вопрос, но, по всей видимости, заговорить ему было трудно.