Дюрранс узнает новости о Гарри Фивершеме
Месяцем позже Дюрранс прибыл в Лондон и обнаружил, что в клубе его ждет письмо от Этни. В нем говорилось лишь то, что она гостит у миссис Адер и будет рада, если он найдет время зайти, но бумагу и конверт окаймляла черная траурная рамка. На следующий день Дюрранс явился на Хилл-стрит и застал Этни одну.
— Я не писала вам в Вади-Хальфу, — сразу же пояснила она, — поскольку думала, что вы отправитесь домой раньше, чем дойдёт моё письмо. Отец умер в прошлом месяце, ближе к концу мая.
— Получив ваше письмо, я боялся услышать именно эту весть, — ответил он. — Я очень сожалею. Должно быть, вы по нему скучаете.
— Больше, чем могу выразить, — тихо, с глубоким чувством, сказала Этни. — Он скончался ранним утром. Думаю, я сумею рассказать как, если хотите.
И она поведала Дюррансу о том, какова была смерть Дермода, о том, что простуда стала лишь поводом для его ухода, а не причиной, его убила не болезнь — он просто медленно истаял.
История, которую рассказывала Этни, звучала необычно — похоже, перед самым концом к Дермоду хотя бы отчасти вернулась прежняя властная сила духа.
— Мы знали, что он умирает. И он тоже это понимал. А в семь вечера, перед смертью, — она на мгновение запнулась и продолжила: — после того как отец немного поговорил со мной, он позвал свою собаку. Она тут же прыгнула на кровать, хотя голос его звучал не громче шёпота. Собака прижалась к нему мордой и скулила под его руками. А потом отец приказал мне оставить его и собаку вдвоём. Я должна была затворить дверь, собака даст знать, когда открыть снова. Я подчинилась отцу и до часу ночи ждала под дверью. Потом по дому внезапно разнёсся громкий вой.
Этни ненадолго остановилась. Эта пауза стала единственным проявлением горя, которое она себе позволила. В следующую минуту она продолжила рассказ — просто, без жеманства и притворной печали.
— Так мучительно было ждать за дверью, пока угасал вечер и наступала ночь. Длинная, последняя ночь перед концом. В его комнате не было лампы. Я представляла отца там, за этой тонкой перегородкой, тихо и безмолвно лежащим на огромной кровати с балдахином, с лицом в сторону угасающего за холмами света. Представляла погружающуюся в темноту комнату, медленно и торжественно гаснущие окна, собаку рядом с ним — и больше никого, до самого конца. Отец сам решил так уйти, но для меня это оказалось довольно тяжело.
Дюрранс не сказал ничего в ответ, но в полной мере дал Этни то, в чём она больше всего нуждалась — сочувственное, сострадательное молчание. Он представлял эти часы, проведённые в коридоре, шесть часов сумерек и темноты. Он видел её стоящей у двери, возможно, приложив к дверной панели ухо, прижимая руку к громко стучащему сердцу. Есть что-то жестокое в том, что Дермод решил умереть в одиночестве, думал Дюрранс.