— Пойдемте, — сказала она. — Я выслушаю ваш рассказ. Новости выбили меня из колеи, и даже сейчас я не вполне воспринимаю их.
Она провела его к маленькой лужайке на берегу. С трех сторон ее окружала изгородь, позади росли высокие вязы и тополя, впереди серебрилась вода, а за ней снова поднимались деревья и склоны лугов. Входом служил прогал в изгороди, и посреди травы стояла садовая скамейка.
— Теперь, — Этни жестом предложила капитану Уиллоби сесть рядом, — вы не торопясь расскажете мне все, ничего не упуская. Даже его слова, если сможете их вспомнить. Я буду благодарна вам за его слова.
Ее рука сжимала белое перо. Каким-то образом Гарри Фивершем восстановил свою честь, Этни была несправедлива к нему, и сейчас узнает, как это случилось. Она не спешила. Она даже не чувствовала раскаяния. Оно, без сомнения, еще придет. А сейчас само знание, что она была несправедлива, казалось слишком большим счастьем. Она раскрыла ладонь и посмотрела на перо. Воспоминания, так долго подавляемые, сожаления, которые она считала умершими, устремления, ставшие незнакомыми, заполнили ее мысли. Вокруг нее были луга и соленый морской воздух Девоншира, но сама она находилась в весеннем Дублине пять лет назад — до того, как в Рамелтон прислали перья.
Уиллоби начал свой рассказ, и воспоминания тут же улетучились.
Этни находилась в самом английском из английских графств, графстве Плимута, Дартмута и Бриксхема, где красные утесы береговой линии повествовали о прошедших столетиях, где нельзя было пристать ни в одной гавани, не вспомнив о Карибах, о барках и полубаркасах, устремляющихся с отливом в долгие плавания. Даже в местном заливчике звенели молотки судостроителей, сама почва его берегов полнилась воспоминаниями о британских моряках.
Но Этни не приходили в голову эти ассоциации. Пейзаж расплывался перед ее глазами, а вместо него мелькали виды чужой и дикой местности на Востоке, о которой часто рассказывал Дюрранс. Она видела перед собой лишь кривые мимозы пустыни, единственным морем было бесконечное желтое море песка, а утесами — острые пирамидки черных камней, торчащие в нем. Ирония её положения заключалось в том, что она сумела так живо представить все испытания одного своего возлюбленного через рассказы другого.
История первого пера
— Я не стану вас перебивать, — сказала Этни, когда Уиллоби занял место рядом с ней, и нарушила свое обещание, едва он вымолвил десяток слов.
— Я вице-губернатор Суакина, — начал он. — В мае мой начальник был в отпуске. Вам повезло, что вы не знаете Суакина, мисс Юстас, особенно в мае — ни одна белая женщина не может жить в этом городе. Влажная жара совершенно невыносима, ночью невозможно уснуть. Так что около десяти часов вечера я сидел во дворце на веранде первого этажа, глядя на залив, и размышлял, стоит ли вообще ложиться, когда слуга доложил, что человек, отказавшийся назвать свое имя, желает увидеться со мной наедине. Это был Фивершем. На веранде горела лишь одна лампа, а ночь была темной, и потому я его не узнал, пока он не оказался совсем близко.