— Смирно-о-о-о! — заорал дневальный.
Личный состав караула, понуро и абсолютно не желая этого делать, поднялся с табуреток. Ротный величественно начал шествие к своему кабинету и тут узрел печальные лица моих друзей и всхлипывающего Рыжкова.
Ни фига себе! Перед караулом моральный настрой у заступающих на столь ответственный пост, ну ваще никакой.
Вон стоит курсант, носом хлюпает и глаза на мокром месте. Наверное, курсант получил какое-то письмецо из дома, нехорошее, подруга там кинула или ещё чего похуже. Вон и остальные в плаксивом настроении. Надо что-то срочно делать!
— Рыжков, за мной в канцелярию, — скомандовал ротный.
Мы в ужасе замерли, Гена, вытирая слезы, побрёл за ротным, таща за ремень по полу автомат. Почти что все «подельщики», в ужасе начали заламывать руки. Что же будет? Пропал Гена, ой пропал! Дело в общем труба!?
Захлопнулась дверь канцелярии. Многие из нас начали вытирать внезапно нахлынувшую «мужскую слезу».
— Рассказывай, сынок, что случилось, — начал расспросы наш ротный.
— Вы не поймёте, товарищ капитан, — всхлипывал Гена.
Вся наша толпа обезумела, ротный НИКОГДА кроме как «товарищи курсанты» и «проститутки семидесятых» в нашу сторону никогда не выражался, а тут «сынок»!
Всё пропал Рыжков, спалился скотина самым тривиальным образом, а сейчас еще и в порыве укуренной слезливости всех сдаст. Я пинками погнал всех хлебать воду из-под крана.
Ужас поселился в наших сердцах. За нашими стремительными перемещениями с удивлением наблюдал Ворошилов, готовящийся к стремительному броску через забор.
— Вы куда, пацаны, что случилось, а? — носился он за нами.
Мы кое-как привели свои мозги и внешний вид в порядок. Появился наш взводник, заступающий начальником караула.
— Через пять минут строимся! — возвестил он.
Распахнулась дверь канцелярии, из неё вышел вытирающий слёзы Гена, следом с лицом, выражающим крайнюю степень командирской и отеческой озабоченности о судьбах подчинённых, следовал ротный.
— Иди, Рыжков, иди отдохни там, в увольнении приди в себя, позвони домой, иди, сынок, счастливо!
Все в недоумении посмотрели на ротного. У Ворошилова так вообще челюсть щелкнула по пряжке ремня.
— Ворошилов, хули вылупился! — заорал ротный, — ну-ка, проститутка семидесятых, собирайся в караул вместо Рыжкова, начкар, в постовую ведомость изменения, через пять минут мне на подпись!
Гена Рыжков опустил голову и побрел в спальное расположение, разоблачаясь по дороге и завывая во всё горло:
— А-а-а-а-а, какой мужик, как он нас понимае-е-е-е-е-ет…
У каждого военного, в том числе и офицера, в различные периоды службы наступает такой момент, когда ему предоставляют отпуск. Причём, иногда это случается весьма неожиданно. Вот и со мной эта неожиданная радость приключилась. Я тогда как раз был приехавший из очередной командировки, и пытался выбить у начальства всякие реабилитационные и «чеченские» отпуска. А комбриг, видно, тогда то ли попутал меня с кем, то ли просто был не в настроении — взял да и подписал мой рапорт. Мне стало аж как-то не по себе, я готовился к долгой и продолжительной борьбе за свой положенный по закону отдых, а тут — на, получай. Начфины мне выдали всё положенное, да и с «боевыми» как-то всё быстро получилось, не пришлось ждать несколько месяцев. Пару недель я провёл в блаженном ничегонеделании, слава Богу тогда ещё неженат был. К исходу второй недели, мне стало не по себе, потянуло на службу, захотелось постоять на плацу, изнывая от жары, съездить на полигон, пострелять или в муках творчества, не смыкая глаз всю ночь, «рожать» план устранения каких-нибудь только что выявленных недостатков.