— Все это довольно неопределенно, — ответила мать. — Но что он тем временем делает с нами, французами?
Анжелика пришла в возбуждение:
— Ты встречался с Гёте? Он с тобой разговаривал? Я как раз собираюсь перечитать его «Вертера».
Подали десерт. Мадам Бейль успела заказать любимое блюдо сына — клубничное желе. Но его уже клонило в сон, и он почувствовал себя усталым. Съев последнюю ложку десерта, он поцеловал мать в лоб и ушел к себе.
Проходя мимо двери в комнату Анжелики, он решил пожелать ей спокойной ночи, как делал каждый вечер, пока жил дома. Анжелика вскрикнула от радости:
— Входи, Франсуа, я так рада тебя видеть! Опасалась, что ты забудешь зайти. — Она глубоко вздохнула. — Я так боялась, что тебя убьют! Ты, наверное, знаешь, что двое наших кузенов, Лаффары, служившие в артиллерии, погибли в Москве! Похоже, гвардию император берег.
Франсуа улыбнулся:
— Только по пути в Россию, а на обратном пути — нет! Мне кажется, мама не любит Наполеона.
— Она его ненавидит. Упрекает его в том, что он создал фальшивую знать, и в том, что он — плохой христианин. Она все ждет возвращения короля, словно это возможно. Я же думаю, как и ты, Франсуа: мне кажется, это неосуществимо. Революция еще не закончилась. Наполеону удалось прикрыть ее сверху крышкой, но внутри-то по-прежнему кипит, по крайней мере в Париже. Я убеждалась в этом каждую неделю, когда ходила в квартал Шарон помогать монахиням-августинкам, содержащим сиротский дом. Зачастую я была так глупа, что одевалась по моде, и встречные простолюдины бросали на меня злобные взгляды. По их глазам я видела, что они с удовольствием вздели бы мою голову на пику!
— Ничего подобного, Анжелика! Насилие существует, и нам его не Уничтожить, но оно уже совсем не распространяется на весь французский народ. Я много чего повидал в армии, но, тем не менее, она остается республиканской. Надо всего лишь поставить заслон насилию, стараться его не возбуждать, потому что в противном случае неизбежно будет восстановлена монархия. А сейчас нам надо беречь империю!
— Ты будешь помогать принцу Евгению?
— Да, если он попросит.
— Знаешь, а он со мной очень любезен. Всякий раз, проезжая мимо по улице в своем экипаже, весьма галантно со мной здоровается.
— Еще бы, Анжелика, ты же такая хорошенькая!
«И она действительно на редкость хорошенькая», — подумал Франсуа, пристально оглядывая сестру. Конечно, существует всеми признанная классическая красота, воплощенная в античных скульптурах, но есть и иная, более изысканная красота, выражающая представление о совершенстве тех людей, которые в ней себя узнают. Анжелика была совершенным воплощением французской красоты своего времени. Франсуа любовался ее руками, которые ниже плеч становились чуть тоньше, но у локтя обретали прежний объем, необыкновенно хрупкими запястьями, длинными пальцами. И внезапно, сам того не желая, вспомнил крепкую руку Мари-Терезы, ее четкие очертания. «Где она теперь может быть?» — спросил себя он, и у него внезапно защемило сердце. Он пожелал сестре спокойной ночи и удалился в свою комнату, где когда-то жил еще подростком. Он так и не смог разобраться в своих мыслях.