Прошло почти два десятилетия с памятного дня 1937 года, не стало Сталина и многих из ближайшего его окружения, оставалось всего два года до исторического XX съезда КПСС, на котором был разоблачен культ личности «отца народов», а по сути — мало что изменилось, и Вениамин Каверин вновь пересекает параллельные прямые: отнюдь не в бесконечности, строя свою вовсе не зыбкую параллель на своего рода генетической памяти. «Фантом страха», как точно обозначает его Кузин, разработчик материалов в газете «Научная жизнь», с трудом уговоривший автора взяться за статью, разоблачающую профессора Снегирева, обладает особенностью разрастаться, распространяться «со скоростью света» при малейшем изменении ветра.
И не раз за годы, прожитые нами с 1950-х годов, он вспыхивал, подобно искре, и поджигал всё вокруг…
Подобных перекрещений параллельных прямых в романе «Двойной портрет» немало, они имеют прямое отношение и к любовной линии, и к другим. И это представляется настолько важным, что приходит мысль: не во имя ли этой возможности высказывания, четкого определения собственной нравственной позиции ввел Вениамин Каверин в повествование образ автора?..
В эпилоге к роману он писал: «Впервые в жизни без оглядки назад, с полной искренностью я заговорил о себе — и это было решительным поворотом, определившим многое в предстоящей работе. Каким-то образом „раскованность“ связывалась с суровым словесным отбором, к которому я стал сознательно стремиться с тех пор: слова существовали теперь не для того, чтобы „украсить“ мысль, а чтобы выразить ее, и оказалось, что для этой цели (простой и сложной) надо не очень много слов, а иногда — мало».
Герой «Двойного портрета» Остроградский умирает, не дожив нескольких дней до реабилитации и получив предложение возглавить новый научный институт. Снегирев наказан не только презрением студентов, публично уличивших его в невежестве, но — и это самое главное! — презрением единственного сына. А автор… встретившись с Мишей Лепестковым, размышляет о том, что, написав «двойной портрет» Остроградского и Снегирева, за каждым из которых контурами просвечивают «бесконечно далекие друг от друга люди», создал и собственный портрет. В нем, словно в треснувшем зеркале, отображена и его двойственность: «…Я думал о том, что и я был обманут и без вины виноват и наказан унижением и страхом. И я верил и не верил и упрямо работал, оступаясь на каждом шагу, и путался в противоречиях, доказывая себе, что ложь — это правда. И я тосковал, стараясь забыть тяжкие сны, в которых приходилось мириться с бессмысленностью, хитрить и лицемерить».