Сегодня, по случаю дня освобождения Лесногорска, хоронили останки семерых наших солдат, обнаруженных недавно при валке леса. Нет, это не было какое-то захоронение в наспех найденной канаве или бомбовой воронке. Похоронная команда сделала все как надо: зарыла павших в аккуратную, специально вырытую могилу, соорудила над ней деревянный обелиск, судя по всему, даже со звездой. На обелиск прибили дощечку с фамилиями, именами и званиями погребенных. Наверное, нанесли место захоронения на карту, которая и по сей день лежит в каком-нибудь архиве. И ушли: дело было сделано, сделано правильно, и дел таких до самого Берлина, а как потом оказалось, и до Хингана, было не переделать... Не оказалось рядом с могилой ни деревни, ни хутора, чтобы ухаживать за ней, подновлять краску, полоть сорную траву. Молодые деревца, в том далеком, 44-м., наверное, бывшие в рост человека, постепенно вымахали в строевой лес, который и предназначили к вырубке. Так вот и нашли тех, кто пролежал все эти годы в тишине и безмолвии, пока десятки тысяч раз повторялись слова "никто не забыт, ничто не забыто". Нашли вовремя - еще с десяток лет, и обомшелый, покосившийся обелиск, рухнул бы под собственной тяжестью. Только вот из семи имен, нацарапанных когда-то на дощечке, не уцелело ни одного. Может, и не было там, на дощечке, имен всех семи, может и тогда, кто-то лег неизвестным в братскую могилу, но теперь все они отправлялись под черную мраморную доску, изготовленную как раз к этому случаю, без различия возраста, звания, и исповедуемой при жизни религии - неизвестными солдатами. Вроде бы в Центральный архив отправили запрос - известно ведь, какие части воевали в той местности. Если повезет, должны найти.
Я отошел от открытого окна. Сверху, с высоты третьего этажа кладбище было видно, как на ладони. Я не стал дожидаться момента, когда блестящие цинковые гробы опустят в длинную свежевыкопанную могилу, и только вздрогнул, когда на середине коридора по ушам ударил залп из автоматов.
Посмотрев больных, и, с радостью отметив, что у ребенка с кишечной инфекцией начало восстанавливаться сознание - он уже, хоть и вяло, начал отвечать на вопросы, я решил перекусить, но в тот же момент меня вызвали в приемный покой. "Сердечный приступ. Дышит сам", - так коротко обрисовал мне ситуацию. Ну, хоть на том, спасибо. Тем не менее, тревожный чемоданчик, я, наученный горьким опытом, захватил. Сердечный приступ был у одного из тех самых ветеранов, что стояли на кладбище. Посеревшее его лицо было покрыто крупными каплями пота, но не того трудового, который, ест глаза, горячий и соленый. Тот, кто видел хоть раз наш, "шоковый" пот, никогда его не забудет. Он холодный и какой-то вязкий. Крупными каплями выступает он на лице и дрожит там, будто это сама жизнь раздумывает: уйти ли ей из этого тела, или ещё погодить? Бывает и так, и так, в любом случае - смерти ли, или благополучного исхода, пот этот мгновенно пропадает, без лечения же - снова и снова выступает на прохладном лбу, сколько ты не вытирай его полотенцем