Естественно, война – любая – сильно отвлекает человека, уже готового рехнуться на почве отношений с женщиной.
Он и отвлекся.
Адюльтер как адюльтер, с робкой постельной сценой, вставленной просто потому, что так полагается. Правильно, начинать надо сдержанно, нейтрально, а потом текст взорвать.
…И отвлекался, совершенно искренне не думая о смерти, изображая жизнь не свою, а Игоря С., играя роль даже в абсолютном одиночестве. Открывал утром глаза – и начиналась игра, будто, ткнув в кнопку ночника, он включал рампу. Прекрасная, ясная шла чужая жизнь. Пока, прожив этой жизнью четыре года, он сегодня утром не снял трубку казенного телефона, и все прервавшееся в телефоне в телефоне же и восстановилось. Он уже снова думал о смерти и не помнил о пожизненно приставленном зеркале притворства, не косился в него с самого утра…
А в гостинице стало ясно, что его силы кончились, ушли в паузу, и с этим ничего не поделаешь. У него долго и оскорбительно не получалось, и она стала смотреть в сторону, чтобы не встретиться глазами. Потом, когда отрицательный результат его стараний сделался очевиден, легли просто рядом, глядя в потолок, и принялись рассказывать, эпизод за эпизодом, на что поиздержалась жизнь. Снова возникло ощущение хвастовства, хотя ведь ничего не скажешь – эпизоды бывали один оглушительнее другого. Однажды все происходило в альпийской гостинице, и под окнами бренчали огромными колоколами пятнистые коровы. Есть, повторила и она, что вспомнить. И добавила: «Только лучше не вспоминать». А сама снова принялась вспоминать.
– Ты тогда позвонил, сказал какую-то пошлость про колодец и ведро…
Он дернулся – пошлость действительно была нестерпимая, он постарался и забыл ее, а Дашка, оказывается, помнила все время.
– Вот после этого ведра меня и понесло, – она резко оборвала себя.
И он успел перехватить едва не вырвавшееся «меня тоже». Все время их на похвальбу поворачивало, но тут ему хвастаться не следовало, проклятое ведро еще скребло по дну колодца, и она слышала этот звук.
Замолчали оба, остыли и, почти не попрощавшись, не говоря уж о том, что без поцелуев, разъехались. В воздухе пронеслось раздражение, подростковое хвастовство сделалось обидой.
Она, не оглядываясь, пошла в метро.
Он постоял, пока шар мелких каштановых завитков, плывя над эскалатором, не скрылся в сияющей бездне, и пошел ловить такси – ноги подгибались, тяжелый был день…
Вдруг подумал о ней, как о родном, именно родном человеке – бедная, как же она устала за этот день, контора, высокомерие Нинки-начальницы, и разговоры в ресторане, и продолжение в гостинице, напряжение без разрядки… А теперь еще ехать черт его знает куда, метро с пересадками, троллейбус, идти от остановки… Вот дурак, со спокойным презрением мысленно обругал он себя, почему не настоял сначала отвезти в такси ее, а уж потом ехать к себе, через кольцо… Сэкономил.