Она слишком глубоко спит, чтобы проснуться, говорил я себе. А даже если и проснется, самое худшее, что она сделает — это отругает меня, только и всего! Тем более, что вчера я уже делал это, и ей это даже понравилось. Как она отнесется к этому сегодня? Вот и увидим! Не сводя взгляда с лица мадам д’Инвилль, я положил дрожащую руку ей на грудь, готовый ретироваться при малейшем признаке недовольства с ее стороны, но она не шевелилась. Я рискнул продолжить. Я едва касался ее, словно ласточка, которая проносится над водой, время от времени задевая ее крыльями. Стараясь быть осторожным я отложил в сторону ее веер, а затем осмелился сорвать поцелуй — но ничто из этого не разбудило мою красавицу. Почувствовав себя увереннее я переменил позу, уже насмотревшись на ее сиськи, мне захотелось рассмотреть то, что ниже. Я переместился к ногам дамы и, пригнувшись к земле, попытался заглянуть ей под юбку, скрывавшую неизведанную территорию любви, но ничего не увидел, поскольку ее ноги были скрещены, и правая ляжка плотно прижималась к левой. Тогда я решил, что раз не могу увидеть, то надо хотя бы пощупать. Я положил руку ей на бедро и легко скользнул ладонью к заветному холмику. И вот я уже нащупываю пальцем венчик у грота Венеры, убежденный, что здесь и кроется средоточие всех моих желаний. Однако нащупав заветную цель, я почувствовал себя еще более несчастным, потому как теперь мне отчаянно хотелось не только ощущать, но и видеть. Я отступил и снова прилег рядом с ней, чтобы вновь взглянуть в лицо моей спящей красавицы, но никаких перемен не заметил. Можно было подумать, что она выпила усыпляющего макового отвара. И вдруг я увидел, что она вроде как моргнула. Я смутился. Недоверчиво разглядывал я ее лицо, если бы она не моргнула, я бы наверное довольствовался своими наивными ласками, а для совершения большего дождался бы ее пробуждения, но подозрительное поведение ее глаза внушило мне уверенность. Я вновь спустился к ее ногам, и, осмелев в надежде на безнаказанность, начал с того, что по возможности осторожно задрал мадам д’Инвилль юбку. Она пошевелилась. Решив, что она просыпается, я поспешно отпрянул с бешено бьющимся сердцем, как у человека, только что чудом спасшегося от гибели. Дрожа, я вернулся к своей прежней позе, даже не решаясь взглянуть на свою благодетельницу, но смущался я недолго и наконец поднял на нее глаза. И с радостью понял, что пошевелилась она во сне, и мне остается только благодарить фортуну за ту позу, в которой она теперь лежала. Мадам д’Инвилль раздвинула ноги, согнув правую, и от этого движения ее юбка сама задралась к животу, и моим глазам открылись все ее сокровища — и ноги, и ляжки, и заветный бугорок, и пизда. Я упивался этим восхитительным зрелищем: один чулок спущен и перехвачен под коленом ярко-красной подвязкой с серебряной каемкой, нога выставлена на всеобщее обозрение. Вот изящная ступня в прелестнейшей туфельке; вот ляжки, — святые угодники! — эти ляжки, ослепительно белые, округлые, нежные, упругие. А вот и окруженная черным, как смоль, пушком карминно-красная пизда, аромат которой слаще самых изысканных духов. Я погрузил в нее палец и немного подвигал там, отчего мадам д’Инвилль снова пошевелилась и еще шире раздвинула ноги, а затем я приник к ней ртом, пытаясь просунуть туда язык. Я был возбужден до предела. Все сравнения здесь были бы бессмысленны! Теперь уже ничто не могло бы меня остановить: здравый смысл, страх, уважение — все исчезло, как дым. Мое сердце обуревали самые дикие и необузданные желания. Сейчас я не побоялся бы овладеть любимой султаншей на глазах тысячи евнухов с обнаженными саблями, готовых разрубить меня на части. В следующий миг я уже лежал на мадам д’Инвилль и ебал ее изо всех сил, при этом стараясь не слишком наваливаться на нее, чтобы не разбудить. Опираясь на руки, я прикасался к ней лишь хуем, входил в нее нежно и аккуратно, но это только увеличивало мое наслаждение.