Когда Мари накрывала столы для завтрака, она была уверена, что нужна. Она приглаживала рукой несуществующие складки на скатертях, передвигала стулья, переставляла посуду до тех пор, пока тарелки и чашки не образовывали в итоге созвездие прочности, которое не блекло в быстро надвигающемся свете утра. Потом она разливала кофе. Поднимающийся пар проникал сквозь щели в потолок комнаты. Он заманивал гостей — мужчин, постоянно приезжавших на край света, чтобы пытливо посмотреть на море. Мари видела, как они покидают дом, карабкаются по скалам, исчезают и вечером возвращаются обратно. Они ценили ее отель. Они ценили его несколько комнат и молчаливый телефон, нежно сходящую с ума пальму, отстающие напольные часы, не задающую вопросов хозяйку. Никакой другой дом не находился так близко от обрывистой кромки материка, не был выдвинут вперед как маяк, не стоял так близко от пены, которая вгрызается в скалы.
И Мари, не видевшая снов по ночам, жила в приливах и отливах моря и своих гостей как в спокойном сне, над которым временами раскачивался лик луны.
Она сглатывает слюну. Послеполуденное время медленно угасает. Оно окрашивает в розовый цвет лужи, которые оставил на ее пути к дому последний дождь. В комнату уже пришли сумерки. Поцелуи и ангелочки, закованные в глазурь, исчезают из поля зрения. Мебель соединяется в никому не нужную кучу. Стены придвигаются к Мари в страшной попытке обнять ее. Она боится, что вскоре задохнется без воздуха, хотя здесь, где она стоит под защитой своих обоев, в самое ближайшее время будет гулять только ветер, прилетевший с моря и дотрагивающийся до гранита, как будто он ищет что-то, что потерял на этом месте.
Гости Мари оставались для нее чужими. Она не могла себе представить, чем они занимались. Иногда они рассказывали истории о том, что творилось под поверхностью моря, но для Мари там прежде всего находились большие серебристые косяки сельди, которые для нее все еще были сутью океана. Она думала о рыбачьих лодках, которые прежде, как живая цепь, танцевали перед берегом и вычерпывали из моря серебро, а теперь они почти все куда-то исчезли. Она думала о муже, который забрасывал свои сети, потом их, тяжелых от улова, вытаскивал на берег, латал, чтобы снова отправиться в море, и так день за днем, пока для него не стало работы. В то, что море опустело, что его последние жители ушли глубоко в бездны и стали недоступны для рыбацких сетей, в эти рассказы гостей она не верила. Море было слишком большим, чтобы опустеть. Она имела возможность видеть это каждое утро. А ее гости, переползавшие через скалы, чтобы добраться до моря и окунуться в свои собственные представления о нем, с точки зрения Мари очень мало разбирались в сущности той местности, где она жила. Их понятия об этой земле были еще нелепее, чем ее изображения на почтовых открытках. Когда мужчины действительно хотели отправить почтовые открытки, то выбирали именно такие, на которых море бьется о берег и во все стороны разлетаются брызги. Они писали, что все здесь находится во власти великого грохочущего молчания, существенным образом отшлифованного ветром; с монолитами, на которые похожа их хозяйка, сама того не подозревая. Мари читала эти открытки и бросала их не в почтовый ящик, как обещала, а прямо в мусор. Открытки скользили вниз, испачкавшись в остатках отливающего красным цветом джема, вместе с опавшими гниющими цветами и вскоре начинали коробиться. Их тексты расплывались. Поскольку мужчины не ждали ответа, то и не замечали, какой путь избрали их тезисы. Но они видели необычное выражение глаз Мари, когда делали попытки рассказать ей о камнях ее родины.