Геккель входит следом за мной и силой тащит меня прочь. Он хочет показать мне свой рабочий кабинет на верхнем этаже. И поэтому мы воспаряем по лестнице наверх, мимо бюстов и безлюдных ландшафтов, мимо кратеров, кораллов, гротов и облаков. Мы прикасаемся к расшитым медузами носовым платкам, поднимаем их и отпускаем обратно в темноту.
В кабинете лежат книги, чьи страницы начинают медленно переворачиваться, когда мы приближаемся к ним. Справа и слева к письменному столу прислонились пара костылей. Геккель садится. Его борода побелела. Сцифоидная медуза Periphylla mirabilis завивает над ним кольцами свои хорошо сохранившиеся щупальца, завязанные узлами в форме гирлянд, и раскрывает свой розовый плавучий колокол, в котором ее рот и половые железы видны так ясно, как будто творению заглянули под юбку.
Геккель не поднимает глаз. Он изучает свое собственное лицо. В руках он держит маску: слепок с сомкнутыми веками. Он долго разглядывает отпечаток вечного сна, свой след, запечатленный в гипсе.
В 9000 году до н. э. происходит ужасное — на Землю из космоса обрушивается сжатое каменное тело. Астрономы и астрологи, углубленные в расчеты судеб, замечают его только тогда, когда оно уже пробивает воздушную оболочку Земли. Они стоят с раскрытыми ртами и высоко поднятыми руками, освещенные вспыхнувшим камнем, который стремительно падает в Атлантический океан, и вскоре после этого обнаруживают, что на них надвигается стена воды. Их континент исчезает, как будто его не было никогда.
Спустя 10 983 года трое мужчин сидят за столом и подкрепляются деловым завтраком. Они помешивают ложечками в дымящихся чашках, а в комнате время от времени распахивается дверца и кукует кукушка. Никто из них не оглядывается на деревянный ящик, из которого выскакивает и требовательно кричит птица. Они тихо беседуют, составляют планы, едят толстые куски ветчины. Их страсть отдана философствованию. Тому, о чем можно лишь догадываться. Тому, что было бы, если… Гипотезе ad futurum. Комбинаторика, надежды, туманообразные облака. Весеннее утро, окрашенное криками кукушки. Мужчины жуют. С набитыми ртами они оценивают варианты, в том числе и совершенно невероятные, не забывая при этом отдать должное классической реальности обильного завтрака.
Эвальд Ноннеман срезает ножом верхушку яйца.
— Многое уже на дне, но не все, — говорит он.
— Давайте еще раз рассмотрим следы того, что осталось, — говорит Дитрих Трампер и усмехается.
Александр Хилл не говорит ничего. Трое философов прихлебывают кофе. Трампер всегда в пути к границам непознанного, он всегда там, где мышление формирует новые цепочки создания добавленной стоимости. Он готов к любому рискованному предприятию. Ноннеман — трезвый фантаст, в его компетенции практические вещи. Аспирант Хилл, молодой и пока что никому не известный, лежа на софе, грезит об их проекте.