Он видит камни со смытыми водой лицами; лестницы, которые поднимаются вверх и обрываются в никуда; циклопическую архитектуру, населенную морскими рачками. Он чувствует, что маленькие бинокли из великой дали пристально следят за ним, он чувствует, что они изучают его с отчаянным напряжением, — чувствует их смутную просьбу найти их. Потом он увидел картину гибели. Отблеск скалы на поднятых руках. Люди замирали и превращались в камень: во время драки, во время сбора урожая, при строительстве кораблей, во время военной подготовки. Он видел трибуны, ставшие ненужными за одну-единственную секунду, утонувшие и разлагавшиеся в непроходимом иле. Астрологи и астрономы остались без дела из-за непредсказуемости будущего. Мертвые животные колыхались на жертвенных алтарях. Улыбки богов растрескивались на стенах бывших храмов. Хилл думает о грандиозном куске времени, внезапно вырванном из контекста; потом об амнезии, такой же огромной, как исчезнувшая масса Земли, на которой живут все без исключения бесплодные утопии. Хилла лихорадило. Он попал под дождь и промочил ноги. Сейчас он лежал на софе и дрожал, окруженный грезами. Перед его взором раскрывалась история болезни человечества. Он видел далекую страну, чьи обычаи казались ему на удивление хорошо знакомыми: там тоже люди жестоко мучили друг друга.
Страна эта называлась Атлантида.
Кукушка прокуковала уже много раз. Трампер, Хилл и Ноннеман откусывали бутерброды, жевали и глотали, и у каждого из них лежала на коленях стопка книг, которую они перелистывали жирными пальцами в поисках нужного места.
Хилл начинает с главного свидетеля — Платона: «От моря и примерно до середины острова простиралась равнина…»
Ноннеман цитирует Гераклита: «Уходи! Границ души тебе не отыскать, по какому бы пути ты ни пошел: столь глубока ее мера».
Трампер после долгого раздумья добавляет свой собственный тезис: «Фантазия — как коррозия: она разрастается».
Ноннеман задумчиво передвигает подъяичник. Он воткнул ложку в наполовину съеденное яйцо как мачту. И пока он путешествует со своим подъяичником по столу, Хилл начинает экскурс в свое детство. Он рассказывает, что возил по полу жестянки от «ОМО» как свой первый корабль. Как он во время первого фрахта двигался между детской комнатой, передней, гостиной, спальней, кухней, ванной. Он рассказывает о носовом платке, взятом из грязного белья, который служил ему парусом, и о веселом придуманном ветре, веющем в комнатах.
— Мы уже давно сорим на паркет, — неожиданно говорит Трампер. — Давайте выйдем в море, — кричит он, заглушая кукушку, — наконец-то выйдем в море из узкогрудой гавани дней!