– Да смирное у них ристалище, – прогудел густой голос. – Корзины взапуски плетут, а без гусляра скучно. Поздорову ли, государыни Опёнушки?
Женщины обернулись.
– Сам гораздо можешь ли, Синявище! Присаживайся, в ногах правды нету…
Шамша Розщепиха обходила ряды неторопливо, с достоинством. Как то подобало сестре твёржинского большака. Не лицо матёрой вдове входить в заботы купли-продажи. Для этого младшая родня есть, братучада, невестки. Ей, Шамшице, разведывать красный товар, гладить привозные шелка, ворошить белёную шерсть, оценивать смурые, чермные, зелёные нитки… пересуды вести о делах дальних и ближних.
– Старика у них в самый Корочун ударом ударило.
– Ой, беда! Нам-то помнится крепким, плечи – во, краснорожий… поглядеть – до ста лет изводу не будет!
– Так оно и бывает. Большое дерево разом падает. Скрипучее, хилое по два века скрипит.
– Что ж он теперь?
– Еле говорит, всё сынами повелевает.
– И как сыны? Слушают?
– Да ну…
Мимо рундуков, где выставляли изделия сродни домашним, Розщепиха проплывала с величавой надменностью. Вот уж радость была растрясать в дороге старые кости, чтобы глаза пялить на знакомое! А то её племянницы с невестками за гребнями не сидели, тонких ниток не пряли, кросна не уставляли на браный узор! Розщепиху влёк чужедальний привоз. Смушки морских зверей с устья Светыни. Водяные орехи, пряные травы с левого берега. Затейливые пряжки, булавки… А в первую голову, конечно, посуда, добытая по разрушенным городам Андархайны. Где ж она?
– В Койге-хуторе что сталось, слышали? Дитя родилось о двух головах.
– Да ладно!
– Мёрлое, поди? Или подышало немножко?
– Кричит на два голоса и разом обе титьки сосёт.
– Оттого небось, что Койдиха дом в перепутную избу обратила, что ни седмица, то гости опять.
– Если б святые родители гневались, умерло бы дитя. А раз кричит…
Мимо прошла баба-гнездариха. Следом семенили три послушные дочки. Носыня пригляделась к вышивкам на рукавах и подолах, не опознала узора. Наверно, глаза под старость стали не те. А вот девки – взору услада, отчему дому благословение, матери венец! Ай, скромницы, смиренницы, выступают тихохонько, ресниц зря не вскинут, ушки серебром завешены на случай непристойных речей…
В Твёрже бы кое-кому подобное добронравие! Навстречу безо всякой степенности пробежал Светел. Шапка чуть с затылка не валится, кафтан полами разметался, коробок с гуселишками наперевес… Куда Равдуша с Коренихой глядят?
– Охти-тошненько, – долетел голос. – Не минуть, бабоньки, нам скорой войны!
– Это с чего бы?
– А с того, что в Шегардае Ойдриговичи объявились.