Еле слышно, в тысячный раз повёл наигрыш, с которым на лапотное ристалище явился Крыло.
Прилипчивая погудка упрашивать себя не заставила.
«Эх, Крыло!.. Истинно: Боги на заре времён обогрели дыханием Перводрево, упросили дать толику плоти на самые первые гусли… А те гулами да звонами своими вызвали к бытию весь остальной мир, чтобы он жил и о жизни ликовал.
Как это у тебя, Крыло, пальцы по струнам летают проворней ног скоморошьих? Так, что дерево голосистыми бубенцами поёт? А уж голову-то к плечу! А ладонью серебряные раскаты птицами в небеса…
…А у меня руки-сковородники, значит. Голос уши дерёт. Если по-соловьиному, как ты, не умею, мне песком рот набить?.. Жди, пожалуй! – Светел мотнул головой, сморщился. – Сам ступай девкам уши мёдом намазывать. Я что покрепче играть буду…»
Подкрутил шпеньки, проверил. Вдел пальцы в игровое окошечко. Явились созвучия, скатной зернью рассыпались переборы. Светел пел шёпотом, легонько прикасаясь к сутугам:
Как уж первую струну
Я от Твёржи натяну!
Просто, братцы, потому –
Там тепло в моём дому.
А вторую, через ельник,
По холмам да от Кисельни,
Где витают вплоть людей
Стаи пышных лебедей.
Шёлком ляжет струнка третья
От весёлых тках Затресья,
Чьи узорные рогожи
И царям носить пригоже!
Где ж четвёртая струна?
За Светынь летит она.
Далеко ли, угадай?
Прямо в стольный Шегардай.
Там мостов не перечесть,
Там хранят былую честь,
Там над во́ргами стена
Из каменьев сложена…
Всего струн было девять, но махом довершить песню не удалось. Как ни таился Светел, кое-кого разбудил. Из шатра, зевая во весь рот, выполз Жогушка. Вытянул за собой старый смушковый плащ – братское походное одеяло.
– Ты что? – спросил Светел.
– Какой спень без тебя, – сипло буркнул братёнок. Примостился за спиной, зевнул, спросил: – Честь хранят?.. Мы им нагуляли бока…
Светел усмехнулся:
– Сказано же, былую. Когда хотели нас победить.
А сам вспомнил андархский бисер на твёржинских свадебных поясах. Мерцающую братину у домашней божницы. Склоку в рядах из-за шегардайских товаров…
Гусли еле слышно вздыхали. Переговаривались с тёмным ветром, цеплявшим натянутые тетивы шатров. Над Торожихой плыла долгая ночь, полная шёпотов, вещих снов, ожиданий.
Писарь Окул, не иначе, доводился забытым родичем Лихарю.
У самой Подхолмянки Ознобиша решился спросить его:
– Добрый господин… Куда поведёшь?
Лыжи мотались за спиной. В Чёрной Пятери учили разговаривать на бегу, но лошадь шла быстрой рысью. Писарь надменно глянул с седла:
– А в клетке на позор выставим. Смотрите, добрые люди: вот они, дикомыты!