К сожалению, этого не случилось.
А потому, пробираясь к столу, сервированному с ресторанной роскошью, я старательно запахивал полы шинели. И не без оснований опасался, как бы мой странный туалет не шокировал хозяйку дома и ее подругу.
Этого нельзя было сказать о Мишке. Он чувствовал себя в своей стихии. Без труда стал центром нашей маленькой компании. Жесткий регламент не позволил сделать вступление. И он с ходу стал рассказывать о кинокарьере француженки Бардо. Он рассказывал и смотрел на Таю. Он обладал врожденной интуицией и мог безошибочно определять интеллектуальные запросы своих партнеров. Юная кретинка не могла скрыть удивления. Истру восхитил ее. Вот что значит читать польские журналы. А Истру читал…
— Бом! Бом! Бом!
Ударили старые часы с римскими цифрами и медным, похожим на половник маятником. Фарфоровая статуэтка, девица с голыми ногами, глядела на нас с серванта. С того самого серванта, на котором когда-то сидела белка.
— С Новым годом! Да сопутствует вам счастье…
Лиля поднесла к губам бокал и смотрела на меня из-под опущенных ресниц насмешливо и чуть-чуть задиристо. И тогда не знаю и не хочу знать почему, я вдруг понял, что люблю ее. Люблю за то, что она красивая.
Коридор гауптвахты освещала маленькая лампочка под потолком. Она была такая тусклая, что казалась нарисованной.
Мишку втолкнули в комнату и заперли.
Я стоял в начале коридора, прислонившись к стене, и с любопытством смотрел на приближающихся конвойных. Из комнаты начальника караула доносились обрывки телефонного разговора.
— Товарищ подполковник, — кричал в трубку начальник караула, — здесь двух солдат привели в нетрезвом состоянии. Документов при них нет. Они в нижнем белье и в шинелях. Считают, что задержаны незаконно. Грозятся жаловаться. Пусть грозятся?.. Да, да… Я посадил их в отдельные камеры.
Конвойные заперли меня в комнате напротив Истру.
Комната была маленькой. Около метра в ширину и метра два с половиной в длину. Здесь тепло, даже жарко. Свет не горит. Заботливые конвоиры опустили нары. Я постелил шинель и лег на спину. Приятно после мороза очутиться в натопленной комнате и лежать вот так, раскинув руки и ноги. Я думал, гауптвахта страшнее. Хороший какой-то человек придумал гауптвахту. Сохранилось ли имя его в истории?
Я смотрел в темноту, и временами мне казалось, что я опять в родном Туапсе. Лежу на берегу моря и принимаю тепловые ванны.
Я был возбужден. Сон не брал меня. Я вспоминал события вечера. И воспоминания эти казались обрывками какого-то эксцентрического спектакля.
Эх! Как было бы хорошо, если б после второго тоста мы простились и отправились в казарму. Но мы дважды повторили тост. А потом Тая предложила выпить на брудершафт. Я поцеловал Лилю в лоб. Но она сказала, что в лоб целуют только покойников. Тогда я поцеловал ее в губы. А Мишка целовал Таю.