Легко сказать: увидеть главное. Будто главное — это гриб-боровик, который прячется там, под кустиком. Да, чтобы отличить главное от второстепенного и никогда не ошибиться, нужно, наверное, не голову на плечах иметь, а Большую Советскую Энциклопедию.
Но боцман Шипка еще и говорил:
— Все знать и все мочь на земле нельзя. Но к этому нужно стремиться.
Он был начинен нехитрыми истинами, точно море рыбой. И, словно бывалый рыбак, выуживал их столько, сколько хотел. И эти истины боцмана Шипки были далеки от проповеди, как земля от солнца, потому что входили в нас при самом дружеском участии швабры, щелочи, масла… и даже простой морской воды.
Прости, боцман… Я сейчас не знаю, главное ли для меня Алла или нет, но думать мне хочется о ней.
Когда Елена Николаевна поднесла к своим близоруким глазам телефонную книжечку, а потом назвала номер и сказала, что меня просили позвонить по этому телефону, я, естественно, спросил:
— Кто?
— Маленькая тайна, — ответила Елена Николаевна. А Еремей добродушно ухмыльнулся.
Но я сразу понял, чей это телефон. Просто немножко не верилось, что она еще помнит обо мне. И сердце предательски защемило, и я почувствовал, что оно у меня есть и что с ним надо считаться.
Телефон лежал на низеньком столике, как свернувшийся котенок.
— Алло, — сказал я.
— Да. Кто это? — спросила трубка Алкиным голосом. И я растерялся, услышав этот голос. И промычал что-то нечленораздельное, как бычок, которого укусил слепень. Но у Алки было кошачье чутье. И она вопросительно произнесла:
— Максим?
— Так точно, — ответил я. Мне еще хотелось сказать: «Есть!» или пехотное «Слушаюсь!», но повода не было.
— Приехал… Я рада.
— Ты не писала мне.
— Да.
— Ты могла бы мне писать. Матросские письма — бесплатные. — Я понимал, что несу чушь, но уж так получалось.
— Ой! Брюзжишь, как пенсионер. А я хочу видеть тебя. Приходи минут через десять. Я только поправлю волосы…
Я пошел. Но знал, что мы поругаемся. Собственно, ради этого мне и хотелось ее увидеть.
Вечер трусил холодной изморосью. Не успел я выйти за угол дома, как лицо стало влажным, словно покрылось испариной… Октябрь месяц редко баловал москвичей погодой. Я помнил, четыре года назад, когда призывался во флот и Алла провожала меня на Курском вокзале, дождь лил с библейской силой. Он лил и в предыдущие дни, студеный, густой. Накануне мы приходили прощаться с Красной площадью, у ГУМа Аллу пришлось переносить на руках, потому что поток захлестнул ее туфли. Я без спроса взял Аллу на руки. От неожиданности она не могла сказать и слова, лишь ужасно покраснела. Народа на улице оказалось немного. И все спешили и смотрели себе под ноги. Но было светло. И когда я поставил ее, Алла сказала: